Пролог
— Дамы и господа, наш самолет готовится к посадке в аэропорту города Баку. Просим вас пристегнуть ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение…
Речь бортпроводницы вернула меня к реальности. Быстрый перелет над темным Каспийским морем между Актау и Баку прошел незаметно, дольше времени заняло доехать до аэропорта.
Я не была в городе детства тридцать лет. Тридцать лет Баку жил в моих воспоминаниях.
Современный аэропорт имени Гейдара Алиева ничем не напоминал старый, из которого каждое лето с семьей мы летали в Ташкент. А оттуда на машине в совхоз, который тоже остался только в воспоминаниях.
Ночной город светился разноцветными огнями, а после пустынного Актау с колючками и бродящими по улицам верблюдами, казался фантастичным. Дома в парижском стиле, яркие высотки, огненные языки небоскребов “Flame Towers” — мы с детьми с восхищением смотрели в окна такси. Это был незнакомый мне Баку. Таким нарядным и красивым я его не знала.
Баку моего детства — серый город, продуваемый со всех сторон. Взрослые говорили, что его название — “Бад кубе” – “обдуваемый ветром”. С октября по март в Баку одинаковая погода — промозглый ветер и дождь. Как сдувается омертвевшая листва с деревьев, остается только серая краска —асфальт, небо, дома — все одинаково хмурое. Снег все-таки добавляет радости. Но он в Баку — большая редкость.
Самые яркие впечатления детских лет — выпал белый пушистый снег и мы остались дома. Со снегом почему-то приходила горячая вода и мама использовала эту возможность, чтобы выкупать нас. В обычное время и холодная-то на наш седьмой этаж подавалась по часам, через день. Тогда до краев набирались выцветшая детская розовая ванночка и чугунная взрослая. А вечером, когда приходило время мыться, мама ведрами таскала воду на кухню и грела на плите. Потом как-то папа из старого радиатора и двух шлангов соорудил нагреватель — по первому шлангу подавалась вода в радиатор, стоявший на включенной газовой плите, а по второму – уже нагретая – в ванну.
Снег в бакинском детстве был неожиданностью и большой радостью.
Но январь 1990 года запомнился не снегом.
Глава 1. Серый город
Меня зовут Фарида, мне 7 лет. Моя семья — это мама, папа, сестра Алия и брат Дамир. А еще у меня две абики, один бабай и один ата. Они все живут в совхозе имени XXI партсъезда на юге Казахстана.
Мы живем в Баку, это Азербайджан. Моя семья живет здесь восемь лет, а я — семь. Наш адрес: микрорайон “Ахмедли”, проезд 1729, дом 7, квартира 122. Это далеко от центра, на метро — минут двадцать и еще пятнадцать до ближайшей к нам станции.
Наш двор такой же как и соседние, но в нем есть детский сад, поэтому его не спутаешь.
Каждый год, летом, мы едем в совхоз, где встречаемся с аташкой, бабаем, абиками, дядями и тетями, сестрами и братьями. У меня очень много дядь и теть. Я их люблю, но они далеко и шлют телеграммы и открытки на Новый год и дни рождения.
Папу зовут Шавкат. Он — полковник, три большие звездочки на погонах. Раньше звездочек было две. Это подполковник, смешно, как гриб – подберезовик. А до этого — одна звездочка, я видела на старых фотографиях, майор. Папа мечтает, что когда-нибудь у него опять будет одна, только не звездочка, а звезда. Большая желтая звезда на весь погон. И красные широкие полосы на брюках – лампасы. Это генерал.
Папа преподает в военном училище. Он часто уезжает на полигон, где учит курсантов стрелять.
Мама — жена военного. Поездила с ним по стране и ждала с войны. Про войну я знаю из фильма про танкистов и собаку. Мы смотрели его летом в совхозе. Вроде называется “Четыре танкиста и собака”. Пес в фильме — немецкая овчарка. Его зовут Шарик, хотя мне кажется, что это имя ему не подходит. Шарик должен быть маленьким пушистым песиком, как собака моей двоюродной сестры в Чимкенте.
Еще про войну я читала в книгах папы. Они большие, с картами и фотографиями. Синяя о Великой отечественной, там где воевали ата и бабай. Ата был снайпером, и он ничего не рассказывает о том времени. А бабай вообще со мной не разговаривает. Он старенький и говорит больше по-татарски, а я его не понимаю.
Войну бабай закончил в городе с медицинским названием Вена. У нас в альбоме с фотографиями есть несколько его военных карточек. На них он молодой, улыбается и выглядит как хулиган. Вторая папина книга, красная, о Первой мировой войне, но это было давно и там никто из родных не воевал. Папа же побывал в Афгане, откуда привез джинсы и контузию на одно ухо. Он ездил на месяц, а мы тогда жили в доме ата. Мама говорит, что не могла спать все время пока его не было. Я ничего из этого не помню.
Папа тоже ничего не рассказывает о своей войне. Просто еще несколько фотокарточек в альбоме. На них папа в светлой форме щурится на солнце. Похоже было жарко. Мне кажется, что война это не очень хорошо. Если из-за нее случается контузия и люди не хотят о ней говорить.
Маму зовут Гайнижамал, но папа зовет ее Гал, Галя. И в садике, где мама работает, ее зовут Галина Амировна. А когда мы приезжаем летом в Казахстан, там для всех она Гайнижамал. Это странно и сбивает с толку. Алия сказала, что когда мама была маленькой, у них в семье жила бабушка — полька, которая смотрела за детьми и она не могла выговорить Гайнижамал и поэтому назвала маму Галей. И теперь у нее как-будто бы две жизни.
Мама с папой знают друг друга очень давно, со второго класса. Они сидели за одной партой и папа помогал с уроками – давал списывать. А еще – на сельхозработах.
Сельхозработы – это когда всех школьников вместо уроков отправляли на поле с хлопком и нужно было что-то там с ним делать кетменем. Маме быстро уставала и поэтому папа сначала заканчивал свою, а потом шел к ней навстречу по ее грядке.
Когда они окончили школу и университеты, папа украл маму и они стали мужем и женой. Но украл, как я поняла, понарошку. Она сама хотела выйти за него замуж, а так даже интереснее.
У меня тоже есть такой лучший друг. Его зовут Алик. Мы с ним учимся в первом «А» классе Бакинской средней школы номер 25. Дружим уже давно, сколько себя помню. После уроков играем вместе – то у нас, то у них дома. Придумываем игры и разыгрываем сценки из любимых фильмов — «Три мушкетера» и «Гардемарины, вперед». Эти фильмы мне нравятся из-за красивых платьев, лошадей с каретами и драк на шпагах. Иногда я думаю, что жить в то время было интереснее, чем сейчас. Тогда было много приключений, все жили в больших замках, носили нарядные платья, ездили в дорогих каретах и носили украшения с камнями. Но мама говорит, что в те времена хорошо жили только дворяне и короли, а обычные люди были крепостными и у них ничего из этих вещей не было. А еще тогда не было электричества, современной медицины и туалетов с водой. Люди могли умереть от царапины, особенно от шпаги.
Это я понимаю, но вот воды нет и у нас, в Советском союзе, в 1990 году. Только карет и приключений что-то не видно. Может, скоро появятся?
Мама Алика, тетя Надя, — близкая подруга моей. Они разговаривают по телефону или встречаются каждый день. Она мне нравится, но иногда не очень. Когда говорит странные вещи. Например, Алик всегда хочет поехать с нами в Казахстан в совхоз, но тетя Надя сказала:
— Вот поедешь туда и твои глаза сразу станут узкими.
Алик испугался. У него большие синие глаза. А мне это странно. В моей семье глаза у всех разные – мамины немного узкие и серые, почти голубые; папины тоже узкие, но зеленовато-коричневые. Но вроде о глазах говорят не коричневые, а карие. У Алии – как папины, а у Дамира – почти как у мамы, только скорее зеленые, чем серые.
Мои глаза — чуть больше, чем у других, и зеленые.
Папа Алика — дядя Джафар — летчик. Он летает в Таллин, не Сталин, и привозит оттуда игрушки и вкусные творожные батончики в шоколаде. На день рождения дядя Джафар привез мне куклу – Золушку. Она была в старом коричневом платье с заплатками и белом колпаке. На ногах — грубые башмаки. Но как и в сказке, у нее было второе — красивое, а еще корона и хрустальные туфельки. Волосы золотые, а руки и ноги сгибались. Папа объяснил — они на шарнирах.
Мама с тетей Надей уходят за покупками на базар и тогда за нами присматривает сестра Алия. Ей 15. Мы играем в жмурки и прятки. Алия иногда говорит, что я не родная. Что меня подкинули. Я на это обижаюсь и кидаюсь в нее игрушками. Брат Алика – Ильгар, лучший друг моего. Им по одиннадцать, уже пионеры. Они учатся в одном классе, вместе дурачатся и хулиганят. Скидывают с седьмого этажа пакеты с водой. Им нравится смотреть как плотно завязанные пакеты долетают до земли. Там они взрываются и обрызгивают все вокруг. Все становится мокрым. Если кто-то оказывается рядом, то им не повезло. Облитые с ног до головы, они возмущаются и ищут виновников. И никого не могут найти.
Родители ругаются, наказывают мальчиков и не могут с ними ничего поделать. Но кидать пакеты с водой лучше, чем подожженные газеты, как делали некоторые соседи, радуясь землетрясению в прошлом году. Землетрясение было не в Баку. В Армении. По телевизору показали много разрушенных домов. Мне было грустно, а кому-то весело.
Мой брат Дамир старше меня на пять лет и мы часто играем вчетвером – с ним, с Ильгаром и с Аликом. Из-за того, что я самая младшая, мальчики надо мной подшучивают. Один раз они притащили пачку отпечатанных ими фотографий и сказали, что им удалось сфотографировать инопланетную тарелку. Сколько я ни смотрела, не увидела ни одной тарелки. Хоть инопланетной, хоть обычной столовой.
Потом оказалось, что они без папиного разрешения решили сами распечатать фотографии и засветили снимки. На пленке на самом деле были кадры с нашего похода в инжирную рощу. И теперь Дамир с Ильгаром все испортили. Папа был очень сердит.
Он кричал и даже бросил газету. Мне тоже нравится кидаться игрушками, когда меня обижают.
Я люблю Баку. Люблю свою школу №25, где мы все учимся. Люблю, когда мы на выходных ходим всей семьей в кинотеатр “Бакы” или ездим в центр города. Там гуляем на набережной, где папа покупает нам вкусное мороженое. Мы смотрим на воду. На черной глади виднеются яркие радужные разводы. Когда поспевает инжир, мы ходим его собирать. Снаружи он зеленый, а внутри — розовый. Его мякоть мягкая, нежная и сладкая.
Я никогда не хочу уезжать из Баку.
…..
Мой любимый праздник после дня рождения, Новый год. А после Нового года — Навруз. Хотя, это тоже новый год, только он проходит в марте. Но он не пахнет мандаринами и на него не наряжают елку. А еще дед мороз не приносит подарки. Но Навруз в Баку – это красиво. Обычно за несколько недель до праздника тетя Надя выкладывает намоченные семена пшеницы на белое блюдечко. Сверху – мокрая марля. Уже через несколько дней появляются первые ростки. К самому Наврузу на тарелке уже высится ярко-зеленая трава, которую нужно перевязать красной атласной лентой. А вокруг разложить цветные яйца.
Навруз в Баку — это вкусно. Шекербура — приторно-сладкие пирожки с ореховой начинкой. Нежное печенье курабье. Рассыпчатая кята. Ромбики пахлавы. Все это готовит тетя Надя и угощает нас.
Еще в Навруз можно поздним вечером подкинуть соседям шапку или пустой пакет, постучав и спрятавшись. Хозяева дома должны наполнить вкусностями и вернуть за дверь. В прошлом году Дамир с Ильгаром так и сделали – подкинули соседям на восьмой этаж пакетик из-под молока. Постучались, скатились вниз полестнице, едва сдерживая смех и стали дожидаться. Почти сразу же открылась дверь.
Пацаны подождали еще немного и позвали нас с Аликом.
— Эй, вы, мелкие, а ну сгоняйте за пакетом на восьмой.
— Вот, блин, почему всегда мы. Вам надо, вот и валите сами, — обиделся Алик, — а я никуда не пойду. Нашли дурака. Еще неизвестно, что там навалят. Вдруг отраву какую-то подкинут. Я лучше маминых пирожков поем.
Алик не дурак, он позвал меня. Заманил шоколадными конфетами. Сказал, что зуб дает, что там будет мой любимый грильяж в шоколаде. Я вышла из квартиры и медленно начала подниматься по лестнице, останавливаясь и оборачиваясь на каждой
ступеньке:
— Точно надо идти?
— Иди, иди, половина в пакете будет твоей. Помни о конфетах, — подбадривали меня мальчики.
Первый пролет пройден. Уже видна закрытая соседская дверь. На половике белел пакет. Я побежала, перескакивая через ступеньку. Быстро наклонилась и подняла добычу. Когда начала спускаться, дверь приоткрылась и высунулся сосед:
— Бу, — растрепанная голова довольно улыбнулась.
От страха я сбежала по лестнице, пропуская ступеньки. В двери нашей квартиры хохотали мальчики.
— Фу, ржете как кони, — от обиды я швырнула пакетом в Дамира. Пакет разорвался и все содержимое рассыпалось по полу. Там даже конфет не было. А только какое-то, по виду невкусное, печенье.
В этом году с самого нового года в городе что-то происходило. Мы, дети, чувствовали напряжение. В обрывках разговоров взрослых, в тяжелых взглядах прохожих на улице. В новостях об этом не говорили и в газетах не писали.
Папа возвращался позже обычного. Мама прислушивалась к каждому звуку за дверью и практически не отходила от телефона, как-будто бы ждала что в любую минуту кто-то позвонит. Успокаивалась когда наконец проворачивался ключ в замке, дверь открывалась и входил папа. Видно было, что он сильно устал, он практически не разговаривал и не улыбался. Поужинав, не звал меня и не раскачивал на ногах. Не обсуждал с Алией и Дамиром их уроки. А потом папа вообще пропал на несколько дней. Мама ничего не объясняла и только шепотом о чем-то часами разговаривала с тетей Надей.
Однажды вечером, папа, придя с работы, дал нам подержать свой табельный пистолет. Мне — первой. Я так торопилась его обнять, что по дороге упала и сильно ударила коленку. От обиды заплакала и папа, не придумав ничего лучше, сунул мне в руки оружие. Помню, как руки опустились под тяжестью вложенного в них пистолета. Приятная прохлада черного металла приглушила боль от пораненной коленки. Слезы высохли. Страшно не было.
— Шавкат, ты что?! С ума сошел, — подбежав, мама забрала у меня пистолет и сунула обратно папе, — зачем ты даешь это детям?
— Гал, ну он же не заряжен. Поиграет и успокоится. Сейчас не до этого. Нужно собираться. В городе плохо. Нападают на квартиры военных. Наши готовятся к эвакуации.
На следующий день мы собрали самые необходимые вещи в два чемодана и стали ждать. Мама не разрешила взять игрушки и больше всего я жалела о своей Золушке.
После обеда приехал папа.
— Быстрее, быстрее, нас ждет бтр, — раздался его голос и, в последний раз посмотрев на квартиру, я вздохнула и пошла за взрослыми.
Мне совсем не было страшно, скорее любопытно что это за бэтээр такой. Когда мы вышли из подъезда, весь двор был заполнен людьми. Наши соседи наблюдали, как нас увозили. В полной тишине мы подошли к транспорту. Таинственный бэтээр оказался зеленой военной бронированной машиной – как танк, только на колесах. Забирались в него через люк сбоку. Случайно задев его, я услышала глухой стук.
Внутри было темно. Свет проникал только через люк, в который выглядывал офицер и через небольшие щели приоткрытых окон. Мы сели на скамейку с левой стороны. Чемоданы — серый большой и черный поменьше — поставили рядом, посередине. На противоположной стороне сидели три курсанта — красная буква “К” на погонах, и офицер — у него были две звездочки на погонах, подполковник, значит папа здесь главный, потому что он полковник. Курсанты — в зеленых бушлатах и серо-голубых меховых шапках. Офицер, как и папа, — в серой шинели. Все были вооружены.
Выехали со двора. Я крутила головой вокруг, пытаясь понять долго ли нам еще ехать. Щели в окнах были слишком малы и в них ничего не было видно.
Я смотрела на лица курсантов напротив меня и придумывала их истории. Откуда они и о чем сейчас думают. Двое из них — азербайджанцы с большими черными глазами, хотя я не уверена, может быть отсутствие света делало их более темными. Они пытались казаться смелыми и шепотом шутили, посмеивались.
Третий — русоволосый, казалось готов был сбежать из бтр. Он все время крутил в руках пистолет. Пистолет был точно такой же, как папин. Вечером папа объяснил нам — это магазин с патронами, их восемь. Чтобы зарядить нужно оттянуть пальцем вот этот крючок сверху — называется спусковой — пуля попадет в ствол, а чтобы выстрелить нужно нажать на курок под стволом. Папин был без магазина, в нем не было пуль. У солдата, сидящего напротив меня, пистолет был заряжен. Он все крутил и крутил его в руках, то оттягивал спусковой крючок, то опускал.
Мы ехали уже минут двадцать, когда бтр вдруг подпрыгнул на кочке и раздался оглушительный грохот. Запахло чем-то странным. Все начали кричать. Офицер, торчавший в люке, осел. Он громко ругался и держал левой рукой ладонь правой, из которой стекала кровь. Кровь офицера попала на наш серый чемодан, оставив на нем некрасивое красное пятно.
— Повезло, что не убил никого и что пуля рикошетом задела только руку. Давай сюда, — папа резко выхватил пистолет у испуганного солдата.- Гал, поищи, может, платок какой есть. Нужно завязать рану, — мама вытащила из сумочки носовой платок и помогла перевязать пораненную руку.
Оставшиеся пять минут до училища ехали в полной тишине. Никто не перешучивался, никто не плакал. Все молчали. Только снаружи, откуда-то издалека доносились крики и грохот. Стреляли.
Глава 2. В училище
Наконец мы заезжаем во двор. Сразу становится тише. Крики и шум остаются где-то снаружи. Кое-как вылезаем из бтр. Об этой поездке у нас останется сувенир — уже успевшее потемнеть пятно крови на чемодане.
Военное училище оказалось городком в городе. Невысокие трех-четырех этажные здания. Те, в которых живут курсанты, — казармы. Нас же определили туда, где обычно проходят занятия.
Наш новый дом — папин кабинет на втором этаже. Три окна во всю стену. Совсем как в школе. Только вместо парт — раскладушки. И это напоминает детский сад. Но игрушек здесь совсем нет. А вместо разноцветных плакатов с животными — схемы с оружием.
— Са-мо-за-ряд-ный пистолет Тульский Токарев, — читаю я на плакате с уже знакомым мне пистолетом. В ушах до сих пор звон после выстрела.
Новый дом мне не нравится. Пахнет странно. Окна не занавешены и слишком большие. Раскладушки низкие, подушки маленькие. И раскладушек много, значит кроме нас здесь будут еще люди и от них не спрятаться. Мне очень захотелось домой, в нашу детскую, где были только мы втроем. И где вокруг все знакомо.
Папа показал нам на раскладушки:
— Это наши, положите вещи здесь и пойдемте за мной — покажу где тут что.
Туалет оказался в дальнем конце коридора. Общий на несколько кабинок. Мужской. Четыре раковины с холодной водой и кусками коричневого хозяйственного мыла. Душа в нашем корпусе нет. Столовая — через плац в двухэтажном здании.
— Пока никто не знает сколько дней придется здесь жить. Сейчас составляют списки и решают куда и как отправлять семьи, — почти шепотом сказал папа маме. Мама выглядела уставшей, в глазах блестели слезы. Видимо маме тоже не понравился новый дом.
Мы вернулись в кабинет. Там появились другие люди. И не только люди — собака! Это Ника, эрдельтерьер Никелей — тети Веры, дяди Романа и их детей — Юли и Егора. Мы часто бываем у них в гостях. Большая квартира, непохожая на нашу. Много игрушек: гэдээровская железная дорога, большой мягкий медведь, разноцветные кубики, из которых можно построить гигантский замок с башенками и крепостными стенами. Возвращаться домой из их квартиры было грустно. Моих пластиковых пупсов нельзя было даже одеть, только завернуть. А теперь со мной нет и этих игрушек. Как там Золушка — не хочется даже думать.
Мама и тетя Вера отошли к окну и начали о чем-то шептаться. Я попыталась погладить Нику, но она как всегда начала рычать. Вот бы и у меня была такая собака! Только моя будет доброй. Я буду гладить ее за ушами, вычесывать черные кудряшки, учить командам и назову Гердой. Папа сказал, что эрдельтерьер – это немецкая порода. Значит и имя должно быть немецкое.
Очень быстро стемнело и захотелось есть. Но мы не дома и просто пойти на кухню и скушать что-то вкусное нельзя. Надо ждать. Около семи часов пришел папа и забрал нас в столовую на ужин.
В столовой было много света. Длинные столы с приставленными к ним скамейками. Отдельный стол для женщин и детей. Все уже накрыто. Как в школьной столовой. Перед каждым из нас стояла тарелка с чем-то желто-красным, кусок хлеба и стакан с бурым, едва теплым чаем. Приглядевшись, я увидела, что в тарелке — желтая пшенная каша с чем-то рыбно-томатным сверху.
— Фу, я такое есть не буду, — Дамир отодвинул от себя тарелку.
Я редко с ним соглашалась, но сейчас был именно такой случай. Это — мне даже пробовать не хотелось. К тому же, пшенка была не совсем чистой — виднелись какие-то коричневые крупинки. А рыба воняла рыбой.
Вздохнув, мама разрешила поесть только хлеб.
Мы уже почти закончили ужин, когда в столовую вошла группа военных, поднялся шум. Одетые в зеленые бушлаты с касками в руках солдаты принесли с собой улицу. Стало холодно и тревожно. Не раздеваясь, повалились на скамейку. Каски звонко попадали под стол.
Несколько солдат почти сразу заснули, уронив головы на руки. Кто-то жадно, не жуя, начал есть, а доев, засыпал. Вскоре в столовой слышался только храп.
Поужинав, вернулись в свой новый дом. Точнее не дом, а место, где мы теперь обитаем. Место, где нет привычных вещей, но зато куча посторонних людей вокруг. Вместо любимой и мягкой кровати — раскладушка. Спать на ней оказалось жутко неудобно — места мало, поворачиваешься — она скрипит. Вокруг слишком много звуков — храп взрослых, сопение Ники. Сквозь незанавешенные окна проникал красноватый свет. Я не люблю красный. Красным исправляет ошибки Зинаида Михайловна, моя учительница в школе. На красный свет светофора нельзя переходить через дорогу. Красного цвета помада на губах мамы, когда она уходит. Красного цвета пятно крови на нашем чемодане из руки раненого офицера в бтр.
Дома мы с Алией и Дамиром делим одну комнату на троих. Обычно только тонкая полоска желтого света пробивается снизу двери. Вообще-то на нашей двери совсем недавно была посередине вставка из непрозрачного стекла, и когда мама с папой оставляли гореть свет в коридоре, то в детской было достаточно светло. Но Дамир с Ильгаром никогда не могут сидеть спокойно. Они играли дома с мячиком-попрыгунчиком и разбили стекло. Мама расстроилась, а папа устроил им разнос.
Перед сном иногда мы подолгу не спали, переговариваясь в темноте. Часто Алия рассказывала интересные истории. Если же я или Дамир слишком ее доставали, то рассказывала страшную. Иногда очень страшную. Про старичка из соседнего двора, который заманивал к себе детей и после никто их не видел. Про призрак женщины вбелом платье, который подкарауливает на темных улицах. Про гигантских крыс, забирающихся в квартиры и кусающих людей (впрочем, это скорее правда. Я сама частенько видела крыс вокруг нашего дома, но в подъезде вроде они не жили).
После таких рассказов я забиралась в пододеяльник, сворачивалась калачиком и быстро засыпала. Пододеяльник, конечно, от такого рвался и мама ругалась.
Сейчас я была готова послушать самую страшную из историй Алии, лишь бы не слышать приглушенные хлопки за окном. Каждый раз, когда нарастал шум на улице, Ника начинала ворчать и немного подвывать. Заснуть было трудно, но, постепенно мне все же удалось.
Утром опять пошли в столовую. На завтрак — ячневая каша (немного, но лучше ужина), хлеб с маслом и сыром и кофе. В столовой были только женщины и дети. Военные уже позавтракали и занимались своими делами. Кто-то дежурил, кто-то решал взрослые вопросы.
После завтрака мы немного поиграли с Егором. Он давал команды Нике, а она их выполняла — садилась, давала лапу, ложилась. И даже позволила мне себя погладить.
Так мы и жили — папы прибегали, когда могли; мамы смотрели за детьми; дети скучали и придумывали игры. Распорядок простой — завтрак — каша, игры, обед — кислый борщ без свеклы, гуляш с гречкой, хлеб, тихий час, ужин — рыбные консервы в томате, отбой. Я скучала по Алику, Егор был младше меня и раздражал. Если я с ним отказывалась играть, он не давал мне гладить Нику и даже натравливал ее:
— Взять ее, Ника, взять! Кусай!
Когда это увидела Алия, то отвесила Егору подзатыльник и рассказала обо всем маме. Мама вяло отмахнулась:
— Ребенок же. Пусть играет. Алия, не трогай его.
Дамир почти все время лежал на своей раскладушке с книжкой.
— Опять ты художественную литературу читаешь, — раздражалась мама, — хоть бы учебники полистал.
А за окном временами слышались хлопки. Их становилось все больше и они были громче, чем в предыдущие вечера. Стреляли откуда-то сверху прямо по плацу.
Ужин отменялся, до столовой было не добраться. К окнам не подходить, свет не включать. Дамир надулся и отвернулся к стенке на своей раскладушке. Алия тихо вздохнула. Егор начал плакать:
— Мама, есть хочу.
— Потерпи, малыш, попробуй заснуть.
Мне очень хотелось есть, но с другой стороны, если нет ужина, значит не будет мерзкой пшенки с вонючей килькой. А утром — какая-никакая каша и бутерброд с сыром.
Я лежала и смотрела на потолок — на темном фоне отсвечивали красные огни уличных фонарей. В холодной ночи сидел неизвестный злодей. Папа сказал, что работают снайперы. Они стреляют только когда видят кого-то на улице. Поэтому если не выходить, то все безопасно. Какой-то человек по неизвестной мне причине решил, что сегодня нам не надо ужинать. И вообще выходить. К шуму за окном за эти дни все привыкли. Даже Ника. Но все же очень хотелось домой, спать в своей кровати, играть со своими игрушками. Мне надоели капризы Егора и чужие люди вокруг.
Утро принесло с собой новости. Первая — группа офицеров пробралась на крышу, с которой нас обстреливали, но там уже никого не было. Остались только гильзы, так что — в столовую идти можно, а значит — будет завтрак. Вторая — на аэродроме приземлились самолеты и они готовы забрать семьи военных, то есть нас, из Баку. А значит мы наконец сможем уехать из училища!
Весь день до отъезда прошел в ожидании. Вещи собрали быстро. Все и так уже было в чемоданах. Оказалось, что мы поедем вчетвером, без папы. Семьи военных — это не сами военные. Все мужчины оставались в Баку. Ника тоже должна была остаться с дядей Романом. Э-ва-ку-и-ро-вать нас будут на самолетах. Папа сказал маме, что самолета три — в Москву, в Киев и в Минск. На который из них мы попадем, неизвестно. Но нужно попасть хоть на какой. Как мы оттуда будем добираться до родных в совхозе — тоже неизвестно.
После быстрого обеда, где-то в три, когда уже начало смеркаться, нас вывели из здания и посадили на машины. В Баку зимой солнца практически нет, поэтому дневная серость резко сменяется темнотой и это противно. В этот раз нас погрузили не в бтр -там не хватит места на всех, а в кузов КАМАЗа — на скамейки вдоль двух бортов. Мамы с детьми в глубине, папа с еще тремя офицерами и с автоматами в руках — у выхода. Вещи под ногами, в центре. КАМАЗ был прикрыт брезентом, поэтому мы ничего не могли видеть. Могли только слышать и чувствовать.
Когда выехали с территории училища — машина немного подпрыгнула на бугорке. Было холодно и страшно. Какая-то маленькая девочка через три человека от меня начала плакать. Вначале она громко кричала, потом когда ее мама обняла и прижала к себе, стало тише. Наверное девочка успокоилась и заснула. Мне тоже хотелось плакать, но я сдерживалась и только сильнее прижималась к Алие. Дамир держал маму за руку. Папу не было видно — он сидел снаружи брезента, чтобы видеть что происходит вокруг.
Внезапно раздались крики и выстрелы. Совсем рядом. Машина резко остановилась. Я услышала, как папа и еще один человек спрыгнули. Начался разговор. Но о чем говорят нам было непонятно. Все боялись пошевелиться и сидели очень тихо.
Казалось, что прошло очень много времени, когда наконец заглянул папа:
— Все, в порядке, можем ехать. Они нас пропустили.
В машине никто ничего не сказал, но как-будто все вздохнули и начали тихо перешептываться. Кто-то даже засмеялся. Оставшуюся дорогу до аэродрома доехали быстро и без остановок.
Спрыгнув папе на руки из КАМАЗа, я огляделась. Это совсем не подходило на наши обычные перелеты на каникулы в Ташкент. Мы летали на белом аккуратном самолете, поднимаясь по специальной лестнице — трапу. Сейчас же перед нами в темноте высилась серая громада. Когда подошли ближе, самолет стал похож на гигантского кита с разинутой пастью. Люди, приехавшие на других машинах чуть раньше, уже входили и пропадали в брюхе железного животного. Мне стало страшно и совсем не хотелось оказаться съеденной.
— Это же самолет из “Кинг-Конга”, — с восхищением сказал Дамир.
— И вправду, похож, — ответила Алия.
Мы ходили на фильм “Кинг-Конг” с родителями в кинотеатр “Бакы”. Кинг-Конг — это гигантская обезьяна, которая жила на таинственном острове. Но потом приехали люди, поймали ее и погрузили в самолет, чтобы отвезти в свой город. Самолет был один в один, как тот, что стоял перед нами.
Обычно я любила летать — мама сажала меня у иллюминатора и можно было смотреть на далекие огни, когда самолет, набирая высоту, начинал полет. Каждый год мы летали в Ташкент, где нас встречал мамин братишка дядя Азамат на машине. Прилетали в начале лета, когда наступали каникулы, а у папы начинался отпуск. Уезжали прямо перед первым сентября, увозя с собой из совхоза свежие гостинцы — пахучие дыни, круглые арбузы, сладкий сочный виноград.
Я любила поездки на каникулы. Мы с Дамиром и Алией составляли планы — что нужно обязательно сделать за лето — искупаться в мутном Келесе, наесться винограда и арбузов, съездить на Чардаринское море и поесть вкусной жареной рыбы у маминой сестры. Сколько бы мы не проводили времени в совхозе, его всегда было мало. Но возвращались в Баку с радостью — здесь наш дом и друзья. А сейчас было непонятно куда мы летим и вернемся ли когда-нибудь.
Вдруг небо осветилось разноцветными огнями. Раздались выстрелы. Папа заторопился и схватил чемоданы. Мы вошли по железному настилу в самолет. Сидячих мест уже не было. Папа поставил чемоданы, наспех обнял нас и коротко поцеловал маму в щеку. Быстрым шагом, не оборачиваясь, пошел к выходу. Висевший у него на спине автомат, гулко стучал по каске.
— Шавкат! А летим-то мы куда? — крикнула мама.
— В Москву. Там вас встретят. Телефон Сливициных есть? — папа остановился буквально на секунду и, не дождавшись маминого ответа, спрыгнул вниз.
— Да, в записной книжке, — тихо в пустоту сказала мама.
Мы опустились на чемоданы. Минут через пять самолет уже заполнился и экипаж начал готовиться к полету. Пасть железного кита захлопнулась. Нарастал гул моторов. Исполинское животное начало свой разбег по летному полю. Никаких огоньков удаляющегося города в этот раз я не увижу. Только несколько светящихся надписей “Выход” и лампочка у кабинки туалета. А вокруг — такие же испуганные дети и женщины, как мы.
Самолет только начал набирать высоту, а уши уже заложило. Было больно и сильно тошнило. Какая-то женщина, сидящая недалеко от надписи “Выход” начала выть. От этого стало еще хуже. Ноги и руки закоченели и меня начало трясти от холода. Дамир с Алией сели ближе друг другу насколько могли чтобы хоть как-то согреться.
Меня обняла мама:
— Попробуй заснуть, тогда время пролетит быстро.
То, что мне удалось уснуть, я поняла, когда разбудила мама — она трясла за плечо и что-то говорила. Уши сильно заложило — самолет приземлялся. Вскоре раздался толчок, и стало понятно, что мы на земле. Самолет остановился. Гигантская пасть раскрылась. Измученные и уставшие, все вышли на морозный воздух. Нас рассадили в теплые автобусы и куда-то повезли. Уши все еще болели, но очень хотелось спать.
Глава 3. Москва
Проснулась я поздним утром от яркого солнечного света. Казалось, что все события последних дней — стрельба, поездка на КАМАЗе и полет на гигантском самолете — просто сон. Сон, приснившийся на этой ослепительно-белой постели. Подбежав к окну, я пришла в восторг — везде, куда бы не смотрела, лежал пушистый свежий снег. Им были покрыты ветки больших елок и крыши соседних зданий. Несколько военных огромными лопатами очищали дорожки, наваливая высокие сугробы по краям. Столько снега я никогда в жизни не видела.
Вошла мама и повела умываться. Ночью мы прилетели в аэропорт со смешным названием Домодедово и нас забрали в какой-то Фоминск. Все названия в Москве мне показались очень смешными. Завтрак был королевским — молочная белая геркулесовая каша с кусочком ярко-желтого сливочного масла. Каша была горячая и масло растеклось красивой лужицей. Я не смогла удержаться и, взяв ложку, похлопала по ней. Масло брызнуло во все стороны — маленькие, блестящие капельки полетели вверх, как солнечные искорки. Они блестели в лучах, и стало весело. Но веселье было недолгим. Одна довольна большая капля попала на волосы Алии и она дала мне подзатыльник. Было не больно, скорее обидно.
— Доедайте скорее и будем собираться, сейчас нас отвезут на вокзал. Туда подъедет тетя Рита, — мама сделала вид, что не заметила маленького происшествия за столом.
Оказалось, что ночью она успела позвонить Сливициным и сообщила, что мы прилетели в Москву. Дядя Володя обещал позвонить папе в Баку и успокоить. Всех, кто с нами прилетел, руководство военной части хотело как можно скорее отправить по родным. Поэтому составили списки и организовали автобусы по вокзалам. Наш вокзал — Казанский.
Мы быстро собрались и уже скоро сидели со своими чемоданами в домике КПП — командно-пропускного пункта. Это такое место, откуда приходящие в военную часть заходят на территорию. Там обычно сидит солдат и спрашивает — кто и зачем пришел. Потом звонит начальству и, если человеку можно зайти, то ему выдается специальная бумажка — пропуск. Тогда он заходит на территорию. Если нельзя, то кто-то приходит из части и разговаривает с пришедшим в этом домике. Поэтому здесь было несколько удобных кресел, чтобы переждать. Но было довольно холодно, потому что дверь постоянно открывалась, и кто-то то входил, то выходил.
Вскоре в КПП собрались все, кому нужно было ехать на Казанский вокзал. Нас опять погрузили в автобус и повезли.
Всю дорогу до вокзала я, не отрываясь, смотрела в окно. Мне хотелось увидеть Красную площадь, Кремль и Мавзолей – то, что я видела на картинках своих учебников и на семейных фотографиях. Мне было немного завидно — из нашей семьи я одна никогда не жила в Москве. И вот теперь я тоже здесь.
Автобус остановился у Казанского вокзала. Мама нашла место, поставила чемоданы, оставила нас с Алией их сторожить, а сама побежала куда-то с Дамиром. Сидеть и ждать было не скучно — вокруг много людей, за которыми можно наблюдать и придумывать, кто они, куда едут, откуда приехали.
Вокзал был многолюдным и грязным. Вокруг нас — какие-то тюки, завернутые в шали малыши, насупленные взрослые. Очень шумно, все спешили. Постоянно что-то невнятно объявляли. Поезд номер такой-то в направлении таком-то отправляется с такого-то пути.
Это был новый мир для меня. Никогда я не бывала в Москве, не бывала на вокзале, не ездила на поездах. Алия объяснила, что поезд очень похож на метро — он тоже едет на рельсах, только на дальние расстояния. В поезде можно спать, кушать и есть туалет. А остальное я уже смогу увидеть сама, когда мы будем отправляться.
Мама принесла мороженое. Розовый фруктовый пломбир в белой обертке. Но оказалось, что билетов на сегодняшний поезд уже нет. Мама купила четыре билета в купе на завтра, в двадцать часов тридцать две минуты. А значит мы сможем быть в Москве еще целый день! Пока она не знала где нам ночевать. Нужно дождаться тетю Риту, она уже ехала на вокзал.
Фруктовый пломбир был вкусным. Он напомнил папу и наши прогулки по парку в Баку. Обычно мы ехали на метро, а потом пересаживались на автобус. Папа разрешал мне закидывать монетки и вытягивать длинную ленту с билетами. Потом мы высчитывали — счастливый билет нам попался или нет. В билетике было шесть цифр. Чтобы узнать, счастливый ли он, нужно сложить между собой первые три цифры, а потом вторую половину. Если полученные числа равны, то билет счастливый. Его нельзя выкидывать, надо сохранить. Или съесть, загадав желание.
В парке мы гуляли по аллеям, иногда катались на каруселях. Когда становилось слишком жарко и хотелось пить, то подходили напиться к автоматам с газировкой. Закидываешь монетку, подставляешь стакан в отсек, нажимаешь на кнопку — наливается сироп. Потом добавляется холодная газировка. Вкусно. Закончив пить, переворачиваешь стакан над маленьким фонтанчиком и промываешь за собой.
Стало холодно. Двери на вокзале постоянно открывались и закрывались, впуская мороз. Бакинская зимняя одежда совсем не подходила московскому январю. Мама опять куда-то убежала. Она все переживала, что тетя Рита нас не найдет, а нам негде ночевать, а еще у нас вещи, с которыми тяжело куда-то идти, и холодно. Дамир обнаружил под соседней скамейкой кошку. Она пряталась от шума и никак не хотела вылазить. Даже за кусочек хлеба. Только зеленые глаза сверкали в темноте.
Наконец мама пришла с незнакомыми мне людьми — женщиной в клетчатом красно-зеленом пальто с меховым воротником и девушкой в зеленой куртке. Сливицины. Когда меня еще не было, до переезда в Баку, родители с Алией и Дамиром жили в Москве. Папа учился в военной академии, мама работала в детском саду. Они жили сначала в коммунальной квартире, где были клопы и пьяница дядя Толя в соседней комнате. А потом переехали в двухкомнатную квартиру. В комнате поменьше жили Сливицины с дочкой, она ровесница Алии, в большой — мои.
Когда в семье вспоминали Москву, я завидовала. Меня там не было. У них была какая-то жизнь раньше. Интересная жизнь. Долгие разговоры о людях, с которыми они общались и дружили, как они справляли Новый год вместе. Загадочная девочка с именем принцессы — Мирослава. И вот, наконец, я тоже в Москве. Тетя Рита оказалась милой женщиной с рыжими волосами и зелеными добрыми глазами. Мирослава — серьезная девушка с длинными прямыми русыми волосами. И правда — настоящая принцесса.
Тетя Рита обняла всех по очереди. Сказала, что Алия с Дамиром стали совсем большими, присела рядом с мамой на скамеечку и ждала пока мы все оденемся:
— Галя, ну как там в Баку? Что было-то? — наклонившись к маме, тихонько спросила тетя Рита.
— Как? Да все плохо, Рита. Стреляли, нападали на квартиры армян. Войска ввели. В училище разброд. Многие готовы уезжать. Шавкат на казарменном. Что там с квартирой и с нашими вещами — даже не знаю.
Вздохнув, мама замолчала. Молчала и тетя Рита. Слышно было, как перешептываются Алия с Мирославой. Тетя Рита заметила, что мы с Дамиром уже оделись и выжидающе смотрим на маму:
— Ну что, готовы? Заночуете у нас сегодня. Пойдемте скорее, спустимся в метро. Ехать далеко. В Чертаново. Новый район, высотки, квартиру два месяца как дали.
Мама на пару секунд сжала губы, но потом улыбнулась и сказала:
— Двушку наверное? У вас же только один ребенок, Мирослава. У нас в Баку с тремя детьми три комнаты было. Потесним вас.
— Галь, не выдумывай, не потесните. Тем более, у нас три комнаты. Не хоромы, конечно, но места хватает. Володю недавно повысили, на хорошем счету у начальства. Повезло. Но вот спать кому-то придется на раскладушках, мебель еще не всю успели достать.
Тетя Рита взяла один чемодан, Дамир — второй, Алия с мамой оставшиеся вещи и мы ушли с вокзала. Спустились в метро, которое оказалось почти таким же, как в Баку, только торжественнее и людей больше. Проехали семь остановок. Я думала, что уже приехали и пора выходить. Но оказалось, что мы меняем линию и нам еще ехать примерно столько же. Долго. Людей становилось все больше. Очень хотелось есть. Мороженое — все-таки не настоящая еда.
Когда мы наконец вышли на мороз, уже стемнело. Мы оказались в большом микрорайоне, состоявшем из множества высоких домов, похожих друг на друга, как близнецы. Дома наступали со всех сторон. Среди них было легко заблудиться. Было видно, что все новое — асфальт местами пропадал, слякоть. Хорошо, что идти оказалось недалеко. Уже через пару минут мы вошли в пахнущий краской подъезд и на новеньком лифте поднялись на пятый этаж. На площадке было четыре квартиры — по две с каждой стороны от лифта. Мне понравилось — просторно и светло, не то, что в нашем доме в Баку, где в лифте уже были испорчены кнопки и в подъезде всегда было темно и пахло сыростью. Мама, видимо, тоже увидела разницу. Она опять поджала губы и что-то недовольно прошипела Дамиру.
Квартира оказалась очень светлой и пустой. Повсюду стояли неразобранные коробки. Тетя Рита отвела нас в большую комнату и сказала, что мы можем располагаться в ней. А она ушла хлопотать на кухню. Потом пришел дядя Володя. Он оказался высоким красивым мужчиной с голубыми смеющимися глазами и громким голосом. Дядя Володя приобнял и поцеловал в лоб Алию, Дамира поднял, а со мной поздоровался, поцеловав мне руку:-
— А с вами, юная дама, мы еще не знакомы. Владимир Сливицын, но для вас — дядя Володя, — я засмущалась. Это было как в моих любимых фильмах, когда галантные кавалеры здоровались с красивыми принцессами.
— Ну, детвора, пора ужинать. А потом уже и мы, взрослые, не спеша поедим и пообщаемся, — тетя Рита позвала нас к столу.
После стольких дней столовской еды, настоящий домашний ужин — котлета с нежнейшим пюре и салатом из свежих овощей — казался самым вкусным что я когда-либо ела. Захотелось попросить добавки, но Алия очень строго посмотрела и слова просто застряли у меня в горле.
— Ну, что поели? — потирая руки, в кухню заглянул дядя Володя. — Поезд у вас завтра только вечером. Поэтому предлагаю с утра прогуляться по Москве. Тем более, что не все из присутствующих бывали на Красной площади, — подмигнул он мне.
— Ура! Я увижу Красную площадь! И мавзолей! И башню с часами! — от радости перехватило дыхание, — Мам, а в Детский мир мы сходим? Тот, о котором мне Алия рассказывала? — я даже дернула маму за рукав.
— Тсс, Фарида, тише. Помолчи. Посмотрим. Если успеем, то сходим, — мама нисколько не разозлилась, а улыбнулась.
Довольная, что увижу все о чем давно мечтала и то, что видела только на фотографиях и на картинках в букваре, я не стала спорить и, умывшись, сразу же легла на диван рядом с Алией. Дамиру постелили на раскладушке. Еще одна раскладушка ждала маму.
