В Казахстане все богатые люди знают друг друга.
В школе все вылизанное, из стекла или выкрашенное в белый, а ступеньки сделаны из искусственного лакированного дерева. В библиотеке и поручни деревянные, темные, не как зрачок, а как слишком крепкий чай. Но из кабинета химии к столовой ведет одна из лестниц со сплошной прозрачной балясиной. После четвертого урока Дарига – но Даригой ее не называют, – заворачивает из лаборатории вместе с одноклассниками, и со спины ее почти не отличить от любой другой девочки в синей хлопковой форме, мятой на локтях. Почти. Деклан, который старше чуть ли не на два года, но всего на один класс, поднялся сюда после своего “окна”. Он держит руки в карманах, кусает нижнюю губу с зачатками герпеса и знает, что со спины его тоже не узнать в потоке учеников средней школы. Он видит ее. Дарига что-то рассказывает Стелле, у которой слегка косит один глаз, но микроблейдинг бровей, и не оглядывается по сторонам. Деклан легко движется в толпе, правым плечом вперед, с его ростом это легко. Нелегко с его ростом задрать ногу так, чтобы не привлечь к себе внимание до достижения цели, но ему везет, всегда, и в тот момент тоже. Его ступня касается бедра Дариги и толкает, как только может толкнуть пятнадцатилетний, and then some[1]. Даже в дорогой лондонской школе не избежать запах пубертатного пота, и Дарига вдыхает его полным ртом, вскрикнув. И летит вниз. Одноклассники, и другие ребята — толпа, только что скрывавшая Деклана, не подозревавшая о собственном соучастии —расступается, кто-то ахает, кто-то вторит крику, но никто не решается протянуть руки. Она — как кукла. С подкошенными ногами, согнутыми в коленях, руками, выставленными вперед, но ни от чего не защищающими, и раскрытыми, хоть и узкими, глазами. По школе раздается эхо, и все, даже кто не видел толчка, замирают.
На первом этаже вокруг Дариги собирается толпа. Она лежит на спине, поверх расстегнутого рюкзака, книг, тетрадейи пенала в нем. На ее подбородке кровоточит ссадина, вертикальная по отношению к лицу, яркая, как закат на ночь перед жарким днем. Она прикрывает ее рукой, неловко так, и больше совсем не двигается, и ей самой непонятно, от боли ли, или от шока. Кто-то кричит:
— Дария! Дария!
Как мультсериал на MTV, который уже даже тогда никто не смотрел, потому что он вышел в девяностых.
Когда Дариге помогут подняться, ее отведут к завучу, а может и к директору, и спросят, толкнул ли ее кто-то. Она еще не знает, что под одеждой у нее синяки, огромные, как хризантемы, но даже эта информация бы ничего не поменяла. Дарига скажет, что упала сама.
И какое-то время после этого будет затишье.
После такого Дарига всегда мазала на себя «Ай-болит», несколько упаковок которого мама-мигрантка привезла с собой, приподнимая брови таможенников. Не на продажу ли? И даже тогда Дарига, семилетняя, наверное, подумала, что такую вонючую мазь вообще невозможно продать, а тем более в Лондоне. Но тогда не было так плохо, как сейчас, хотя кто постсоветский может честно сказать такое?
Все началось этой осенью, дождливой и потной, три месяца после начала учебного года, а точнее 11 ноября, в День Памяти Павших[2]. Вся школа задержалась на первый урок, чтобы собраться в актовом зале, красном с бархатными сидениями и лампами, встроенными в потолок. У кого-то в кармане пиджаков были маки из бумаги, не настоящие, понятное дело. Никому нет дела до войны, которая кончилась так давно — и слава богу. На минуту молчания все поднялись рядом со своими местами, громко хлопнув выдвигающимися сидениями, и Дарига стояла почти в проходе. Новенькую — ее редко замечали, — подростки свои компании выстраивают сразу, и держатся их. Влиться нелегко, как припарковаться без зеркал заднего вида.
Опоздавшие пристраивались у стены, неловко обнимая свои сумки или рюкзаки. Деклан придержал за собой дверь, чтобы она не хлопнула, но осень обманчива и ветрена, и петли все равно заскрипели на весь зал. Бледный, на фоне белой стены, он выглядел как манекен. На блондинистом виске набухла вена. Он прочистил горло. Несколько человек вокруг него раздраженно обернулись, но никто не нарушил тишину. Деклан осмотрелся и увидел ее в самый первый раз. Азиатка с длинными волосами и почти неестественно круглым лицом, ковыряет ногти. По школьным правилам юбку можно было обрезать до длины двух пальцев выше колена, но девочки обычно укорачивали еще сильнее, и оттягивали вниз если приходила инспекция или учителя проявляли строгость, но Дарига не урезала юбку совсем. Она свисала ей по лодыжки, как будто она сама была училка, одна из тех старых и полуглухих. Дарига почувствовала взгляд Деклана, и он посмотрел в сторону прежде, чем был пойман с поличным. Церемония закончилась, все схватили сумки. Деклан прижался к стене, не думая, что на обратной стороне пиджака могут остаться белые разводы штукатурки. Когда Дарига вышла, он юркнул за ней.
Она прошла в западное крыло, у которого стеклянный потолок и французские окна. На расстоянии ярда, он шел за ней, разглядывал ее макушку. На Дариге была коса, тугая, казахская, о чем он на тот момент не знал. Она завернула в коридор, оттуда в другой коридор, этот без окон, в любое время дня освещен флюоресцентными лампочками. У кабинета английского она обернулась и посмотрела на него вплотную:
— Привет.
Вблизи ее лицо выглядело по-другому, хуже. Под глазами осели мешки, пурпурные, как аметист.
— Привет.
Она спросила, ищет ли он учителя по литературе. Понятно, ведь у него не может быть сейчас английский или литература, они не одноклассники. Деклан заметил, что у нее акцент совсем не лондонский, и мягче, и тверже одновременно. Дарига продолжала смотреть на него. Деклан поправил рюкзак на одном плече, развернулся, и слился с толпой.
Все началось.
За несколько вечеров в общежитии для мальчиков он установил все, что нужно было, преимущественно у других мальчиков безинтернетного 2007-го. Дария. Дария. В десятом классе[3]. Мама плохо говорит по-английски. Кто-то видел, как она пыталась всучить ей целый пластиковый пакет жаренного теста при заселении. Кто-то знал, что у нее физкультура дважды в неделю, в четверг последним уроком.
На той же неделе он сидел на скамейках у спортзала вечером, ожидая, когда она выйдет из раздевалки. Остальные девочки уже вышли, в основном по парам, высокие и белокурые, и тонкие. Дарига была одна, волосы мокрые то ли от душа, то ли от пота. Она копошилась в сумке со сменкой, потом остановилась у фонтанчика с питьевой водой. Было дождливо, приглушенно,было слышно грозу, я думаю. Деклан подошел к ней сзади, не скрипя обувью. Дарига обернулась, и капли воды задержались на верхней губе как усики.
— Что ты здесь делаешь? — тихо спросил он.
— У меня был урок.
— Нет, вообще здесь, — он прочистил горло, — воруешь учебное место у того, кому оно законно принадлежит.
Она поджала губы. Вблизи было видно, что короткие волоски на лбу мокрые все-таки от пота, потому что все остальное сухое. Он снова прочистил горло:
— Ты тут надолго не задержишься.
И положил руки в карманы.
— Ты Деклан, да? — спросила она в ответ, совсем не напуганная, — из футбольной команды? Я видела фотографии в коридоре.
Он вдохнул через нос, шумно.
— Я планировала пойти на ваш турнир в январе, и…
— Тебе там будут не рады, ясно? Не высовывайся.
Он отвернулся, чтобы не видеть ее лицо. Перед сном в тот день он пытался его представить, реконструировать на основе нескольких воспоминаний вблизи. Бледность, впалые глаза. Шея тонкая, особенно в контрасте со слишком просторным воротом рубашки, да и вся форма была слишком широкая на ней. Тонкие, квадратные колени и, наверное, узкие, кривые бедра, бесформенный пупок, и возбуждаться – всегда как тонуть: долго борешься, но когда сдаешься, происходит моментально.
На рождественские каникулы[4] Деклан с семьей уехали к бабушке. Она жила недалеко за пределами Лондона, и когда они доехали, дома был только дед. Нарезая несезонные овощи в салат, он объяснил, что бабушка снова ушла поговорить с главой района.
— Рядом поселились индусы, — объяснил он, указывая ножом куда-то вправо, — и их невозможно выжить. Совсем. А они особенно летом готовят карри, наряжаются на какие-то свадьбы. Катастрофа.
В канун Рождества Деклан стоял в темноте у кухонного окна и заглядывал в соседский дом. Мама, а может бабушка семейства, замешивала тесто, натянув рукава. Когда она подходила брать что-то из холодильника, ее толстая коса моталась из стороны в сторону, как в танце.
Во время новогодней вечеринки, когда все отвлеклись, Деклан залез в чемодан старшего брата, нашел Playboy и долистал до единственной девушки то ли с китайским, то ли вьетнамским именем. Хотел вырвать страницу, но решил не рисковать.
Зима продолжилась, наступила весна, началось самое раннее лето. Каждую неделю Дарига знала, что Деклан поблизости. Он толкал ее в толпе, дергал за волосы. Он выяснил комбинацию к ее шкафчику, она стала находить там пожеванную жвачку, бутылки испорченного сока, бычки сигарет, голубиные перья. Когда Дарига попросила поменять код у классной руководительницы[5], она спросила, что не так, но, когда Дарига объяснила, та только покачала головой.
— Деклан хороший мальчик, это не мог быть он. Он же капитан футбольной команды! Большое будущее.
В последнюю пятницу академического года Дарига пошла домой из школы на выходные. Выйдя за ворота, в толпе совсем разных людей, она ощущала присутствие Деклана на животном, необъяснимом уровне. Он подступал все ближе, ей чудилось, что она может его унюхать. На пешеходном переходе она заметила его, ожидающим вместе с ней и десятками незнакомцев, когда загорится зеленый.
Завернув за угол между двумя высотками, она резко обернулась, надеясь, что потеряла его. Деклан последовал за ней, и, поняв, что она в тупике, начал сокращать дистанцию. Дарига вся задрожала, и мышцы на теле Деклана напряглись, будто он готовился к прыжку. Паникуя, она уперлась в стену спиной, и заскулила, не в силах ничего сказать. Вблизи он казался еще выше. На секунду он сам растерялся, и у Дариги забегали глаза, пытаясь понять, сможет ли она оббежать его. До того, как что-то успело произойти, он вытянул руки к ней и сжал их на шее. Она сдавленно хмыкнула и почти прошептала:
— Нет.
У него были холодные пальцы с мягкими подушечками, крепкая хватка. Дарига попробовала закричать, но звук получился похожий на полоскание горла, и она испугалась еще сильнее от того, как неверно это звучало. Деклан надавил, надавил. Где-то далеко чья-то машина громко сигналила.
Она взяла его руки в свои, держала их, не в силах отдернуть, и эта странная близость разозлила его еще сильнее. Он потряс ее, пытаясь сбросить ее руки со своих, и ее затылок забился о стену, как муха о перевернутый стакан.
Деклан почувствовал теплую жидкость, липкую на складках его пальцев. Неожиданно нежно, он выпустил Даригу. Она схватилась за затылок и села на землю, и заплакала, по-настоящему, в самый первый раз. Кровь, яркая и блестящая даже в пасмурный день, потекла ему на ладони и на землю, попадая на носки обуви. Деклан вдохнул, выдохнул. Вдохнул, выдохнул. Вдохнул, выдохнул.
***
Когда я была маленькой, мама рассказала мне о примете: если сесть на угол стола, то семь лет не получится выйти замуж. Мой восемнадцатый день рождения я встретила на заднем дворе семейной дачи, за круглым столом в беседке, наблюдая как на паутине между колонн собирается пыль. Мои подруги подарили мне преимущественно косметику и мягкие игрушки, а еще блестящие открытки из книжных магазинов, “С Днем Рождения!”, и внутри что-то короткое, написанное от руки. “Люблю тебя, Казына” или “Ты самая лучшая на свете”. Торт был фруктовый, на основе желе. Через месяц, в середине душного августа, я переехала. В аэропорт меня провожали все те же подруги кроме Инары, потому что девчонки решили, что она крыса и змеюка и мы ее исключили из чата в телеграме.
Весь август стояла жара, но мой вылет был ночью. Мы мерзли в футболках, пока папа вытаскивал мои чемодан из багажника. Я теребила в руках маленький голубой паспорт пока мама нетерпеливо не хлопнула меня по пальцам. Перед посадкой девочки расплакались, прижимая открытые ладони к разделяющему нас аэропортному стеклу, и я опустила голову, коротко кивая. Мне было не грустно и не жаль. Я была одной из светлых казашек и мне часто казалось, что все завидуют мне, но я не могла говорить об этом открыто, и эта странная ненависть сидела у меня во всем теле.
Мое заселение в университетскую комнату прошло быстрее, чем я ожидала, и я не хотела висеть внутри весь день, поэтому я оставила чемодан не распакованным и пошла исследовать Эдинбург. На английском он произносится как “Эдинбра”, что всегда немного веселило меня. Кроме этого, я не знала об этом месте решительно ничего. Я ожидала, что заведу подруг, когда начнется учеба, скорее всего кого-то из постсоветской диаспоры, и у меня теплело на душе представляя, как какая-нибудь белорусская девушка с глиттером в тенях для глаз будет вместе со мной списывать на тестах.
В городе я купила симку с новым номером и пару продуктов. Эдинбург был больше, чем я представляла себе глядя на картинки, и какой-то более округлый, пах пылью, марихуаной и жженным сахаром. Дома я сделала себе несколько бутербродов из фирменного хлеба Tesco, и жевала их, открыв окно нараспашку. Я подумала о том, что это, наверное, один из последних дней в году, когда не холодно. А потом я вспомнила, что в Великобритании в бары пускают с восемнадцати, и в моей голове родился план.
У меня была только одна мини-юбка, джинсовая с фальшивым ремнем в стиле Y2K. Она мне очень нравилась, и в баре за углом я чувствовала себя самой горячей девчонкой на свете. Я заказала себе бешено дорогой виски с колой несмотря на то, что у меня был жесткий бюджет на каждый месяц, и убедила себя, что начала пьянеть с первого глотка. Музыка была слишком громкая, и я стояла в углу скрестив одну руку под грудью, а второй хватаясь за обледенелый стакан.
В какой-то момент я почувствовала на себе взгляд из толпы, легким, трепещущим ощущением, внедренным в человеческий мозг эволюцией. Раздвигая танцующих, ко мне подошел высокий парень, даже неожиданно высокий.
— Что ты пьешь? — спросил он, и я сразу поняла, что акцент у него отличался от эдинбургского, был какой-то более скомканный.
— Виски с колой, — тупо ответила я. Со мной никогда не флиртовали на вечеринках, только на всяких школьных конференциях неловкие ботаны.
— Тоже хочу попробовать, давай я возьму тебе еще один? Или…
Я кивнула и опустошила стакан. Несмотря на сладость колы, алкоголь обжег мне горло, но я старалась не подавать виду. Парень кивнул и отошел к бару, а я так и осталась стоять, неуверенная, что делать. Когда он принес напитки, к нам подошли еще двое: девушка с очевидно наращёнными волосами и парень в очках.
— Это мои друзья, — объяснил он, наклонившись ко мне чтобы не перекрикивать музыку, и по ногам у меня пошли мурашки, — они американцы, мы познакомились еще в универе, они тут на отдыхе.
Я пожала руки обоим и моментально забыла их имена, а сама представилась выбранным западным именем: Кэси. Кассандра. Они спросили, откуда я, но после того, как выяснилось, что они ничего не знали про Казахстан, мы переключились на что-то другое. Американец держал девушку за талию, и они говорили о Трампе, переживая, что его изберут в предстоящих выборах. Они оба были из “синих”[6] штатов, но я не запомнила каких. Второй виски пьянил меня уже по-настоящему и мне хотелось улыбаться. Через какое-то время им троим нужно было идти. Парень попрощался со мной коротким объятием, и, отпуская, я неловко схватила его за предплечье.
— Ты не сказал, как тебя зовут.
Он не расслышал меня через музыку или притворился, что не расслышал, и наклонился.
— Ты не сказал, как тебя зовут.
Он улыбнулся.
— Сорри, я забылся. Деклан.
Я кивнула и туповато хихикнула. Он попросил мой инстаграм, и пока я вбивала свой ник в поисковике, он сказал, что вообще не из Эдинбурга, живет в Лондоне.
— Планируешь возвращаться?
— А ты надолго здесь? — спросил в ответ он.
Я объяснила, что тут в универе.
— Так ты на три года что ли?— его брови забавно забрались на лоб, и я кивнула.
— Давай так, — он снова наклонился ко мне, на этот раз намного ближе, я почти ощущала его левую щеку на моей правой, — наслаждайся Эдинбургом. Он отличный. А если тебе надоест или когда окончишь, напиши мне, и я придумаю что-нибудь.
Я снова просто кивнула, не зная, что ответить, и он провел большим пальцем по моему плечу буквально на секунду прежде, чем исчезнуть в толпе. Я вдохнула, потом выдохнула и отошла в женский туалет. Заперевшись в кабинке, я выбросила оставшийся лед в унитаз и спрятала стакан, все еще липкий от колы и алкоголя, в сумочку.
В универе я и правда познакомилась с белорусской по имени Саша, и мы были близки какое-то время. Она училась из рук вон плохо и стала употреблять амфетамин и потом просто исчезла. Когда я рассказала об этом маме, я слышала в ее голосе, как она морщится от испанского стыда. Трампа избрали в президенты. На первом курсе я встречалась с мальчиком-японцем, с которым мы делили несколько пар. Он был милый и скучный и я не знала как с ним порвать, пока не встретила через общих друзей казаха по имени Алихан. У него всегда были выглаженные поло-футболки и неожиданно низкий голос. Он окончил Хэйлибери в Астане, а я окончила алматинский, мы оба очень скучали по конине и смеялись над мемами в @russiansinlondon, но, кроме этого, у нас не было ничего общего. В начале третьего курса он изменил мне с какой-то девчонкой на вечеринке, и мы больше не общались. Все время обсуждался Брексит. У Lorde вышел новый альбом, и я слушала его на репите. Алматинские подруги выкинули еще одну девочку из чата. У Меган Маркл и принца Гарри родился ребенок. Стакан из бара я хранила на полке у себя в комнате, аккуратно чистя его, когда он пылился. Вечерами, когда мне было особенно тяжко, я клала туда лед и наливала колу (я старалась не держать дома алкоголь, потому что понимала, что потеряю контроль), выключала свет и проигрывала ту сцену в баре снова и снова.
— Кэси.
— Кассандра.
— Да, я выбрала себе западное имя, по-настоящему меня зовут Казына. Да, почти. Ха-ха, да, вы хорошо выговариваете.
— Это в Центральной Азии. Рядом с Китаем, да. Ха-ха-ха, да.
— Ты не сказал, как тебя зовут.
— Ты не сказал, как тебя зовут.
Деклан смотрел все мои стори, но ни на какие не отвечал, и фотографии тоже не лайкал. Что-то свое он выкладывал редко, и я ему не писала. Когда я натыкалась на какие-то новости или инфографики из Лондона, я делала репост их, сама не зная, чего ожидаю.
На мой выпускной родители не смогли приехать, и я отпраздновала его с однокурсниками, и потом мы все напились. Проснувшись в полдень на следующий день, я заглянула в свой паспорт и осознала, что у меня осталось всего три недели до окончания визы. В чате моих подруг меня все ждали. Одна из нас выходила замуж в сентябре, и мы все подозревали, что она беременна, но никто напрямую не хотел у нее спрашивать. Меня тошнило от одной мысли о бытии подружкой невесты на бесконечном, безвкусном тое.
У меня было жуткое похмелье, но в холодильнике было только пиво и мои патчи для глаз. Я открыла бутылку и проглотила все содержимое в пару глотков, а потом выпила воды, положив голову под кран. Была суббота, не было солнечно, у меня не было никаких, никаких планов. Во мне трепетало что-то необъяснимое, смесь страха и точного чувства, что впереди произойдет что-то большое. Дрожа всем телом, я зашла на его страницу в инстаграме и написала ему.
— Деклан.
Он ответил минут через десять.
— Привет.
Я опешила, но потом поняла, что мы не разговаривали целых три года.
— Поздравляю с окончанием!
Я выкладывала фотографии с церемонии в сторис всю прошлую ночь.
— Спасибо.
Он прочел моментально, но не ответил. Я укусила кончик ногтя указательного пальца и потом напечатала:
— Мне три недели осталось в стране, а я даже не была в Лондоне.
Мы оба помолчали. Где-то в далеко в коридоре кто-то говорил по телефону.
— Хочешь приехать? Заберу тебя с вокзала.
Не думая, я согласилась.
Ближайший поезд был через два часа, а сама поездка — четыре с половиной. Все это время я чувствовала себя как под водой. По дороге я взяла себе сэндвич с курицей, но смогла укусить его только дважды и в итоге выкинула его в окно.
На вокзале я узнала его сразу. Было уже темно. Деклан стоял прямо под фонарем, со светом, запутанным в волосах, светлый, как одуван. Я обняла его, и он пах тем же одеколоном, что и три года назад, а может быть я просто сама себя в этом убедила. Он отвел меня к своей машине, и я удивилась, что он водит.
— Конечно! — засмеялся он. — Мне двадцать семь лет.
По дороге в город он сказал, что у него есть гостевая комната, но он может снять мне номер в отеле неподалеку, если мне так комфортнее, и меня это почему-то задело. Я сказала, что хочу сначала присесть и попить воды, потому что очень устала. Это было не совсем так, но я не знала, как намекнуть по-другому. Но он понял, и мы поехали к нему.
Его кухня была обделана белым линолеумом, а в уборной я старалась найти спрятанные следы других девушек: полупустой тонер, неиспользованную прокладку, искусственные ресницы. Но ничего не было.
Деклан заказал пиццу, и мы болтали ни о чем пока ели. Потом мы пересели на диван, очень мягкий. Деклан сказал, что в Лондоне хватит недели, и спросил, рада ли я буду вернуться домой, жду ли я этого. И я неожиданно честно призналась, что нет. Это позабавило его.
— И что думаешь делать?
Я пожала плечами. Он подумал.
— Что, могу тебя удочерить, например? — улыбнулся в итоге, но я помотала головой.
— Не дадут гражданство, мне уже больше восемнадцати. Но мы могли бы пожениться.
Я засмеялась, как бы показывая, что шучу, но ни он, ни сама я, не были уверены, шучу ли я. Он спросил, хочу ли я еще воды, и отошел на кухню. Его не было, наверное, минуту, и вдруг поняла, какая я глупая и какая глупая эта вся ситуация. Когда Деклан вернулся, я даже не попыталась смахнуть слезы. Он поставил оба стакана на пол и сел рядом со мной.
— Ну, не плачь, — мягко отозвался он.
Мы оба помолчали.
— Знаешь, давай и правда поженимся.
Я посмотрела на него с нескрываемым удивлением, и он засмеялся.
— Нет, правда. Пошло оно все, никто не имеет права тебя так из страны выкидывать. Сразу в понедельник и подадим документы, что думаешь?
Я кивнула и тоже засмеялась. Он потянулся ко мне рукой, и я думала, что он смахнет слезы с моей щеки, но он прикоснулся к моей шее, легко, будто не был уверен, на месте ли она.
Мне было странно, что после всех лет, которые я провела гиперфиксируясь на нем, он был просто здесь. Было странно есть еду из его холодильника, слушать, как он напевает, готовя нам кофе, ждать его с работы, царапать его спину, and then some. Я познакомилась с его родителями и братом. Его бабушка с дедушкой на тот момент уже умерли. И его, и моим родителям мы сказали, что встречались все три года, что знакомы. Свои вещи— почти все вещи, потому что с собой я взяла только несколько пар носков, белья, документы, какую-то еще одежду и зубную щетку — я оставила в Эдинбурге. Их разобрали, а оставшееся выкинули. Я перезнакомилась с казахстанской диаспорой в Лондоне. Они все были какие-то неприятные.
Мне одобрили вид на место жительства, записали меня в очередь на гражданство. Мы подобрали мне свадебное платье. Я пропустила свадьбу подруги и отправила им кружочек[7], в котором говорю, что мне плевать, потому что сама я выхожу замуж намного лучше, чем они могли бы себе представить. Меня исключили из чата. Джеффри Эпштейн умер. За день до нашей свадьбы, Деклан сказал, что нужно поговорить. Я была напуганная в легкой пижаме. Он посадил меня на угол кровати и, сев на колени, взял меня за руки. В первый и последний раз за все время, что я была с ним знакома, он плакал. На одном дыхании, не давая мне ни возможности, ни желания что-то добавить, он рассказал про девочку Дарию-Даригу из его школы, все, все, что произошло. Он утверждал, что не знает, что случилось после этого — он перешел в старшую школу[8], а ее отец скорее всего потерял бизнес в кризисе 2008-го. Плакал, спрашивал, смогу ли я его простить.
— Простить за что? Простить за что?— шептала я и держала его за огромные руки, крепко-крепко.
И все потом навсегда было хорошо.
Только иногда он душил меня во время секса, и только иногда он увлекался, но даже это ничего не меняло. Я умела закрывать глаза и вдыхать, выдыхать. Вдыхать, выдыхать. Вдыхать, выдыхать.
[1] (с англ.) и потом еще, и даже больше
[2] День памяти павших — памятный день в странах Британского содружества наций, призванный увековечить память всех солдат Британского содружества, погибших в конфликтах с участием Великобритании.
[3] В Британской системе десятый класс это как восьмой класс в пост-СССР, т. е. ей тринадцать; последние два академических года обычно учатся не в тех школах, в которых проучились с четвертого по одиннадцатый.
[4] На западе рождественские каникулы начинаются в середине декабря, т. к. под католическое Рождество 25 числа.
[5] В частных школах все коды от шкафчиков в общей дата-базе, доступной только учителям
[6] “Синие” штаты — штаты которые преимущественно голосуют за демократических кандидатов в Президенты. Республиканские штаты — “красные”.
[7] Видео в телеграмм-чатах в форме кружочков
[8] То же, про что в сноске №4
