Сауле, женщина лет пятидесяти, которая прожила всю жизнь со свекровью и лишь несколько лет назад получила статус уважаемой хозяйки в доме и почитаемой в ауле зажиточной женщины, с улыбкой перебирала вещи, аккуратно укладывая их в новый резной сундук — подарок от сына, который радовал глаз и давал ее себя почувствовать спокойно и в достатке.
Каждая вещица находила свой уголок: вышитые платки, шкатулка с серебряными и золотыми украшениями с рубинами, аккуратно свернутые отрезы материалов, которые она собирала годами и копила для раздачи на собственных похоронах, старые альбомы, напоминающие ей о том, как она прожила жизнь. Прежде чем закрыть его, она весело разбросала монеты – чтобы достаток ее не исчез, а сундук пополнялся. Серебро звонко рассыпалось, когда вдруг её лицо сморщилось, а в воздухе поплыл тяжёлый, едкий запах.
— Эй! — крикнула она своему мужу, который имел привычку курить в доме, не повернув даже головы в сторону, откуда доносился запах. — Сколько раз тебе повторять, не кури дома! Я же дышать не могу, қақбас!
Ответа не последовало, но она и не ждала. Сагинтай что-то злобно буркнул в ответ, хлопнул дверью и вышел. Этот грузный мужчина, любящий подымить в любой момент, когда нечем заняться, закурил на крыльце, затянулся жадно, глядя перед собой. У привязанной у сарая собаки дрожали уши – она словно знала, когда лучше не подходить. Сагинтай молча смотрел на неё, будто пытаясь что-то сказать, но лишь выдохнул в сторону сизый дым.
— Шешеңді… 1 — прошипел он сквозь зубы, не договорив, и пепел осыпался на землю. Этих двоих объединяло одно чувство.
Солнце висело низко над горизонтом, окрашивая сухую траву кладбища в теплый янтарный цвет. Ветер тихо шелестел, тревожа деревья и траву. Пахло землёй и полынью. Амантай стоял у мраморной плиты, на которой время уже подточило буквы имени его жены. Он никак не мог наговориться с ней . Он научился жить без своей жены, но так и не смог принять факт, что ее изображение на плите не было достоверным — она была куда милее, теплее и лучезарнее в его памяти. Как и всегда, пришёл один — с палочкой, в старом пальто и тюбетейке, которую она когда-то сама ему подарила, после чего он перестал носить другие.
— Жаным менің…2 — произнёс он тихо, почти шёпотом. Голос его дрожал, хотя для осени погода стояла теплая . — Вот уже на склоне лет, я часто вспоминаю нашу жизнь. Всё хорошее, всё тяжёлое — будто всё это было в прошлом веке. И понимаю теперь, что к концу пути я совсем обессилел…
Он присел на маленькую скамеечку у могилы и положил ладонь на холодный камень.
— Пора мне, наверное, за тобой. Не бойся, один он не останется. Я решу. Обязательно что-нибудь придумаю… Как и всегда.
Амантай поднял голову к небу, и глаза его наполнились светом. Он словно искал там её взгляд — знакомый, добрый, терпеливый.
— Сверху-то ты, надеюсь, присматриваешь за мной, а, Гульнар?..
Душа его жены говорила с ним через ветер, погладив его тюбетейку. По пыльной дороге аула неспешно катился «Прадо» с красивым номером. В салоне пахло освежителем «Роза», дорогим одеколоном и перегаром; покачивались четки на зеркале. На заднем сиденье, покачиваясь в такт кочкам и четкам, сидел Торебек — в тюбетейке, которую тоже подарила когда-то мама. С чуть припухшими глазами, он напевал что-то невнятное себе под нос, словно сам себя подбадривал. За рулём был водитель с каменным лицом, на переднем сиденье помощник акима, а рядом — сам аким: широкоплечий, с начищенными до блеска туфлями и выражением то ли дружеской, то ли братской тревоги на лице.
— Торебек, брат, — наконец заговорил аким, обернувшись. — Как близкому говорю: завязывай уже с этим делом. Совсем разошёлся. Дом есть, скот есть, сын растёт, а ты… Отца в могилу сведёшь своей водкой.
Торебек надуто выдохнул в окно и махнул рукой.
— А что ты мне скот пихаешь, а? — фыркнул он. — Отец… Сын… Я бизнес открою. Серьёзно. Бизнесом займусь. Супермаркет, может, открою. Нет! Лучше ресторан и выступать там буду. В честь мамы назову. Красиво будет: «Гульнар». Весь поселок ко мне ходить будет!
Аким усмехнулся и взглянул на помощника:
— Ага, и нас в долю возьми, а?
Помощник хмыкнул. Торебек, не замечая иронии, еще ярче продолжил:
— Смело, брат! Люди скажут: «Вот как Торебек поднялся! И еда у него, и выпечка у него — пальчики оближешь. И в самый центр ходить удобно! Всё удобно! А как красиво!”
Аким с помощником переглянулись. Аким медленно повторил:
— Центр, говоришь…
Торебек же уже был в своём будущем, глядя в окно сияющими глазами:
— И деньги будут, и тогда в моём доме всегда будет праздник… Меня будут развлекать, а не я их! Большим человеком буду, вот увидите!
Вечер ложился на поселок мягким светом. У ворот дома Амантая залаяла старая собака— кто-то пришёл или приехал. Свет фар вырезал из темноты фигуры троих мужчин, медленно выходящих из остановившейся машины. Аким, в аккуратно застёгнутом пиджаке, сдержанно придерживал за локоть еле стоящего на ногах Торебека, а с другой стороны то же действие повторял его помощник. Торебек, покачиваясь, бормотал что-то себе под нос, но лицо у него было вполне довольное— в своей голове он был хозяином супермаркета. Дверь в доме скрипнула, и в проеме показался Амантай — высокий, сухой, с усталым, но ясным взглядом. За его спиной застыл двенадцатилетний Турагул, настороженно выглядывая.
— Ассаламағалейкум 3, ага, — первым заговорил аким, протягивая руку.
— Уаалейкум ассалам, балам4, — ответил Амантай, пожимая её сдержанно, но не без теплоты.
— Вот, привезли вашего сына. Тойдан келе жатырмыз…5 — пояснил аким, отпуская Торебека, который тут же пошатнулся.
— Рахмет, балам6. Заносите в дом. Турагул, проводи гостей. Кіріңдер. Босағада тұрмаңдар7, — кивнул Амантай, делая шаг в сторону.
Турагул мигом подбежал к акиму, по-взрослому пожал ему руку и проводил внутрь. Торебек же, улыбаясь, размахивал руками:
— Меня все знают, меня все любят!
— Любят, любят… — механически поддакнул помощник, пытаясь удержать равновесие.
— Занесёшь его сам? — обернулся аким к помощнику. — Я тут с аға8 побеседую.
Тот кивнул, поприветствовал Амантая лёгким поклоном и, ведя Торебека, скрылся за порогом. Турагул скользнул следом, будто боясь, что отца положат не в той комнате. Аким остался с Амантаем. Они стояли в полумраке, и только приглушённый лай собаки напоминал о вечерней жизни аула.
— Случилось что-то, Абикеш? — спросил Амантай первым.
— Жоқ, аға. Просто хотел узнать, как вы. Как здоровье в целом, настроение?
Амантай медленно выдохнул, глядя вдаль, будто за пределы поселка.
— Ой, балам… Чем больше видишь, тем больше миришься. Чем больше миришься, тем больше видишь9, — сказал он тихо, с горечью, в которой звучала привычная мудрость.
Аким кивнул, с уважением выслушав.
— Нам бы, молодым, вашей мудрости не помешало… Аға, вот смотрю, дом у вас старенький. Не думали обновить? Или, может… продать?
— Всему своё время, балам. Наше положение вон какое, — взгляд старика скользнул в сторону, откуда в дверях снова показался Турагул. — Как Турагул хозяином станет, он всё сделает по-своему.
Аким выдержал паузу.
— Да, конечно. Но вот если бы вы захотели, я бы помог и проследил, чтобы в хорошие руки перешло. Вы бы в город перебрались. Турагул в хорошую школу пошёл бы…
Амантай чуть усмехнулся.
— Уже проходил, балам. Один сын не устоял перед соблазнами города. А яблоко от яблони… сам понимаешь.
Аким вздохнул, понял, что спорить бесполезно.
— Ну да, правы вы. А здоровье как ваше? Что-то не видно вас – проезжаю мимо, не видно вас что-то.
— Время, балам. Годы своё берут. Никого не щадит оно.
Из дома вышел помощник, с уважением пожал Амантаю руку и направился к машине. Аким протянул руку на прощание.
— Ну, пойду я. Дела не ждут. Но вы подумайте о доме. Я всегда помогу, если что.
— Қара шанырақ10, балам. От сына к сыну передаётся. Бол, балам11. Спасибо за сына моего… хоть и непутёвого.
— Сау болыңыз12, аға. Увидимся ещё, — тепло ответил аким и направился к машине.
Мотор загудел, фары медленно поползли по дороге, растворяясь во тьме. Амантай стоял у ворот и молча провожал их взглядом. Рядом с ним появился Турагул, тоже глядя вслед уезжающей машине.
Старик слегка повернул голову к мальчику и сказал с лёгкой усмешкой:
— Посмотри… хоть и аким, а какой человечный, а?
На следующее утро, скрипнув дверью, Амантай, немного сутулясь, вошёл в комнату сына. Внутри пахло тяжелым перегаром . Торебек лежал на боку, укрывшись одеялом до самых ушей. Над головой на стене висел криво прибитый календарь – октябрь, но солнце на улице светило, как в бабье лето.
Амантай присел на стул рядом, устало опустив руки на колени. Потом медленно потянулся и провёл ладонью по лбу сына так же, как в детстве, когда Торебек прибегал после игры с разбитыми коленками.
— Сынок… может, я был слишком строг с тобой… Не знаю…
Торебек что-то промычал в бреду, не открывая глаз, и перевернулся на другой бок.
Амантай встал, тяжело опираясь на колени, и выпрямился с натугой.
— И кому я это говорю… — тихо сказал он, глядя на тело сына. — Эй, выпивший человек – скотина13… — буркнул и вышел, не хлопая дверью.
На двор падала мягкая тень от старого абрикоса. Амантай и Турагул сидели на тапчане, пили чай. Рядом пар от пиалы медленно растворялся в воздухе.
— Турагул, балам… — начал Амантай, не глядя на внука. — Что птенец видит в гнезде, то и покажет в полёте14… Не смотри ты на своего отца. Ты же видел, как мы с Аже жили: ссор не было, скандалов не было. Жили как люди.
— Ата15, вы за меня не переживайте, — спокойно ответил Турагул.
— Куда передние колёса арбы поедут – туда и задние поедут 16 … — продолжил Амантай, и взгляд его стал твёрже и проницательнее. — Дай мне слово, что как отец не будешь.
— Даю. Даю слово, — уверенно и с теплой широкой улыбкой сказал мальчик.
— Гляди. Когда я умру, хозяином будешь ты. За отцом приглядывай. Этот дом – не просто стены. Тут и мой отец жил, и дед мой жил. Береги его. Я это Торебеку говорил… теперь тебе.
Турагул хмыкнул.
— Аташка, что вы… Вы завтра умирать собрались, что ли?
Амантай ничего не ответил. Только грустно улыбнулся. Он чувствовал свою вину за то, что не может рассказать о предчувствии приближающейся смерти.
— Ата, мама сегодня звонила. Про отца спрашивала… про вас.
— Набери её. Я поговорю. А ты иди, к другу своему сходи. Потом коров пригоните, не забудьте.
Турагул кивнул, достал телефон и через пару касаний передал его деду, а сам пошел собираться. На экране вспыхнуло лицо женщины лет тридцати с хвостиком со светло-карими, измученными глазами.
— Амансың ба, Асель!17 — сдержанно улыбнулся Амантай.
— Саламатсыз ба, Папа!18
— Говорить можешь?
— Да, Папа, говорите.
— Как ты там? – Амантай старался не выдавать своего волнения.
— Нормально. Работа на заводе, сами знаете… не сахар. Руки болят, глаза плохо видят. Но зарплату платят – и то радость.
Амантай выждал паузу.
— Асель, я тебе хотел сказать насчёт Турагула…
— Деньги закончились? Сколько выслать?
Его невестка не дала ему договорить.
— Нет, шүкір19, всё есть. Я не про деньги. Я… старею. Смотреть за пацаном тяжело. Возраст у него — сама знаешь, подросток, глаз да глаз нужен. А я что? Самому бы не упасть где. Торебек — ты знаешь… Я переживаю. Хочу, чтобы вместе вы были. Ребёнку ведь мать нужна. Всех денег не заработаешь, жаным. Дом есть. Живите. Не Корея, конечно, но и тут жить можно.
Асель на экране чуть опустила взгляд.
— Папа… Ну, вы же знаете. Вернусь я, и что? С Торебеком жить тяжело. Он обижает. В ауле работы нет, на вашу пенсию не прожить. Родня моя и так еле тянет, ещё с меня требуют. Ждать помощи не от кого. Ещё годика три поработаю, хоть на ноги встану, а там посмотрим. А вы… Хотите пока, отдайте родственникам. Все мы так жили. Не умрёт. Кто-нибудь приглядит.
— Ладно, — тихо и подавленно сказал Амантай. Слова Асель словно придавили его сердце изнутри. — Это всё, что я хотел сказать. Не забывай Турагула. Деньги деньгами, но смотри… сына не потеряй.
Асель выдохнула:
— Не один же он… Құдайға тапсырдым20.
Связь прервалась. Экран погас. Амантай положил телефон рядом и выдохнул. Медленно, с усталостью, как будто выпустил из себя весь воздух разом. Солнце уже клонилось к горизонту, придав оранжево-розовый оттенок аулу. Воздух наполнялся вечерней прохладой и запахом пыльной земли, перемешанной с запахом различных домашних животных. Турагул неспешно гнал коров по узкой улочке мимо домов, щёлкая языком и покрикивая, как это делал аташка. В стаде уже чувствовалась привычная вечерняя усталость — телёнок, отбившийся в сторону, нехотя возвращался в колонну, фыркая. У ворот одного из домов скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Сауле – властная женщина с острым голосом . Её силуэт сразу стал заметен на фоне голубого забора.
— Турагул! Турагул, жаным! — крикнула она, махая рукой. — Атаңа айт21, что Мурат с Эмиратов приехал! Ждём завтра вечером вас, слышишь?
— Жарайды22, Сауле апа. Келеміз, — кивнул Турагул, не сбавляя шага. Стадо продолжило двигаться, гремя копытами по щебёнке, и эхо от голоса Сауле затихло в вечернем воздухе.
Над аулом уже поднималась луна, серебряная, спокойная и покровительствующая. Поначалу дорога к дому брата Амантая, Сагинтаю, была без слов.
— Мурат аға твой — большой человек стал, — наконец произнёс Амантай, глядя вперёд, как будто сам себе говорил. — А ведь тоже с нашего аула. Вместе с отцом твоим в одном классе учились. Ходили вместе, бегали вместе, играли вместе. А теперь… Посмотри, каких высот он достиг. Университет в Алматы закончил, теперь начальник. Гордость аула!
Турагул фыркнул, не скрывая ни иронии, ни укола в голосе:
— Жалко, что он не мой отец. Может, я бы тоже за границей жил…
Амантай остановился и медленно повернул к нему голову.
— Голову на плечах надо иметь, балам, — сказал строго. — А не гулять и песни петь. Есеп білмесең — есек.23
— Ой, Аташка, у тебя на всё пословица найдётся, — улыбнулся Турагул, пытаясь сгладить острый тон.
Амантай, чуть смягчившись, покачал головой:
— Пословица — это народная мудрость. Не я их придумал. Мне дед рассказывал. А я тебе. И ты своим внукам будешь говорить. Я был как ты — ты будешь как я.
Молчание между ними никогда не было тяжёлым — оно было комфортным и с пониманием. Так, плечом к плечу, они подошли к калитке дома брата Амантая и невестки Сауле. Турагул приоткрыл её и пропустил деда вперёд. Во дворе уже горел свет. Где-то внутри слышался стук посуды и негромкий смех. Дом готовился к приходу гостей.
Вечер в доме брата Амантая напоминал старые времена — когда за длинным столом у него и Гульнар собирались родственники, соседи, друзья. Из люстры шел холодный тон света, который подчеркивал свежий ремонт, который затеяла Сауле летом: громоздкая мебель в золоте, серванты, набитые дорогим хрусталем и фотографиями их с заграницы, статуэтки и всякие блестящие декоративные вещи, которые мало сочетались между собой; обои в ажурный узор и зеленый коврик, потому что зеленый – цвет денег; новый телевизор, завешенный белым материалом, чтобы не поцарапать. За столом на почетном месте сидел Амантай и рядом усадил Турагула, его младший брат Сагинтай сидел справа, аким аула – после него, а Мурат, племянник, только что приехавший из Эмиратов – слева. На столе чай, сладости и бауырсаки чередовались с домашними блюдами, и время будто остановилось для Турагула, а для тех, кто пришел почтить почитаемого Мурата, – замедлилось.
Амантай отпил из пиалы, посмотрел на Мурата с теплом:
— Ты расскажи, как там обустроился? Как семья?
Мурат, раскрасневшийся от чая и внимания, широко улыбнулся:
— Ой, көке24, всё есть. Зарплаты большие, не то что здесь. Казахов с каждым годом всё больше и больше. Детей в английскую школу отдали, невестка дома сидит, детьми занимается. На море купаемся…
Амантай усмехнулся, глядя на внука:
— Ну, ничего. Выросли мы все без моря – плохими не стали. Вон какой джигит, — кивнул он на Турагула. — По дому-то не скучаешь? Всё-таки Родина, земля твоя.
Мурат на миг посерьёзнел, потом покачал головой с ухмылкой:
— Не хотел бы я, чтобы дети мои здесь росли. Возможностей – ноль.
Амантай вздохнул и покачал головой:
— Смотришь телевизор – наши оттуда Родину хвалят, скучают. А как приедут – зарубеж хвалят. Странная вы, молодежь…
— Всё, всё, көке, молчу, — рассмеялся Мурат. — Не спорю.
Наступила короткая пауза, за которой последовал лёгкий звон ложек о пиалы. Амантай поднял бровь:
— Слышал, Асель всё ещё в Корее? Возвращаться не думает?
— Ата, — перебил Турагул, — я поел. Можно я пойду?
— Иди-иди. Друзья, наверное, заждались, — мягко сказал Амантай. Турагул встал, кивнул гостям и вышел. За дверью на миг прозвучали шаги, затем снова воцарилась камерная тишина.
Амантай замолчал. Посмотрел в чашу, будто ища там ответ, и, наконец, медленно произнёс:
— Аул у нас не такой уж большой. Наверное, слышал… Как у нас дела, как у Торебека. Видишь сам. Ты вот как раз приехал, и у меня просьба… Когда хлеб мой закончится, возьми к себе Турагула. Надежды у меня ни на сына, ни на келін25 не осталось.
Сагинтай моментально отозвался, не дожидаясь паузы:
— Какой разговор! Мы своих не бросаем.
Сауле поддакнула:
— Что нам, одной тарелки не хватит, что ли?
Мурат кивнул серьёзно:
— Не переживай, көке. Заберу, если что. С моими будет ходить в английскую школу. Правильно отец говорит – мы своих не бросаем.
Амантай прикрыл глаза, кивнул:
— Вот, что значит родная кровь… Никогда не подведёт. Не бросит.
Он говорил это спокойно, но в голосе слышалось облегчение, как будто что- то тяжёлое сдвинулось с души.
Тут аким, до этого молча сидевший чуть поодаль, наклонясь вперёд, подхватил:
— Мы всем аулом поможем. Пока я тут, ни один ребёнок на улице не останется. Заботиться о народе – это мой долг!
Амантай утвердительно кивнул. В его глазах была и благодарность, и старая, нерастаявшая усталость. Гости закивали, чай вновь наполнил чашки, разговоры зашумели. Но в глубине этого уюта что-то осталось непроговорённым, важным, как тень, осадок.
Ночь уже давно как укрыла аул плотной тьмой. От дома Сагинтая вдоль дороги вышли двое: Амантай и аким.
— Ага, давайте я вас подвезу, — предложил аким, выравнивая шаг с пожилым спутником.
— Нет, балам. Пешком пройдусь. Тут недалеко, да и воздух хороший, — отозвался Амантай, глядя вперёд.
— Тогда давайте я провожу, — не отставал аким.
Амантай кивнул, но шёл молча несколько шагов. Потом вдруг остановился, взглянул на молодого собеседника и неожиданно произнес:
— Спасибо тебе, сынок. За внука моего спасибо. Я горжусь, что в нашем ауле есть такие люди, как ты… Теперь и умереть можно спокойно.
Аким смутился, улыбнулся неуверенно:
— Ой, ну что вы, аға. Дай Бог вам ещё долгих лет жизни. Кстати… — он осторожно понизил голос — вы не подумали над моим предложением? О своём участке?
Амантай замер, как будто услышал то, что не хотел слышать. Он снова овладел собой.
— Ты про это, сынок, забудь, — твёрдо сказал он. — Я же говорил…
Аким вздохнул, слегка развёл руками:
— Жаль, аға. Очень жаль. Хорошо бы заработать смогли. Я не обидел бы. В городе бы внука отучили. Турагул бы к Мурату в Дубаи поехал учиться сразу, хоть завтра…
— Город… зарубеж… — устало прервал его Амантай. — Покоя вам нет. Всё. Я всё сказал.
Он резко прибавил шаг, оставляя горечь позади в темноте, как будто перегорел внутри. Аким ещё мгновение стоял, глядя в спину уходящего старика. Потом повернул назад, к дому Сагинтая, где оставил машину. Песок шуршал под ногами, воздух становился всё плотнее, как будто ночь сжималась вокруг. Вдалеке, чуть покачиваясь, шёл навеселе Торебек – узнаваемый силуэт, походка вразвалочку, руки в карманах, напев или мычание. Аким остановился у ворот и стал ждать. Когда Торебек приблизился, тот, не удивляясь, будто ждал встречи:
— Ну, здравствуй, — взволнованно сказал аким. — С кем сегодня праздновал?
— У Асаиновых свадьба была, — ответил Торебек, с трудом фокусируя взгляд. — Теперь вот к Мурату иду, поздороваться хотел.
— Я как раз только от них, — с лёгкой хитрой улыбкой заметил аким. — К Мурату ещё успеешь. Лучше пойдём со мной. Разговор есть. По стопочке выпьем, пообщаемся.
Торебек оживился, хлопнул себя по животу.
— Абике, как я вам откажу?
Дверь дома скрипнула, и в полумрак вошёл Амантай, его ждал в зале Турагул. Он вскочил, подбежал к деду, бережно придерживая под руку, помог тому присесть.
— Турагул, ты что уже дома, — устало произнёс Амантай.
— Присядьте, отдохните, вы тяжело дышите, — тихо ответил мальчик, устроив подушку под спину деда. Мальчик сел рядом.
Амантай слегка наклонился к внуку и произнёс:
—Ағасы бар – жағасы бар26… — Он замолчал, будто вдумался в свои слова, потом медленно поднялся. — Пойду лучше прилягу. Что-то устал я сегодня.
Он встал и рукой дал понять Турагулу, что помощь не нужна. Он оставил мальчика одного на диване в тишине, которая будто сгущалась и давила как ночь.
Солнце только пробивалось сквозь занавески, рассеивая утренний полумрак. Турагул приоткрыл дверь в комнату деда.
— Ата… — позвал он вполголоса. — Ата, таң болды…27
Но Амантай не пошевелился.
Мальчик подошёл ближе, дотронулся до руки… Она была холодной. Турагул застыл. Лицо его не изменилось — ни слёз, ни крика. Только тихий вдох, будто сердце сжалось и замерло, как и весь его мир. Через минуты три он выбежал во двор босиком, будто знал, что делать. Он вспомнил — так поступил ата, когда закончился хлеб апаши. Через минут пятнадцать он вернулся в дом, положил в ладони аташки полынь, а возле изголовья – веточки можжевельника – так в степи провожают в последний путь. Тихо, не спеша, он оторвал от белой простыни длинную полосу, обвязал ею талию – как завещал дед, как учили старшие. Абрикосовое дерево тихо шумело во дворе, согнувшись к земле – дерево знает, кого провожает. Ветви дрожали, будто молились; в доме стояла тишина.
Солнечный обеденный свет заливал кухню через тонкие занавески. На плите кипела кастрюля с мясом, пар поднимался к потолку, смешиваясь с запахом лука и свежего теста. Сауле, с закатанными рукавами, и ещё две соседки хлопотали, спинами повернувшись к двери. Турагул вошёл тихо, едва слышно ступая босыми ногами по деревянному полу. Он хотел взять чай, но замер, услышав разговор.
— Говорят, когда отца нет – наполовину сирота, — громко сказала Сауле, раскатывая тесто. — А когда матери нет – полная сирота. А тут дед умер… сиротой стал. Кому он теперь нужен?
Никто не возразил. Лишь шум ножа по доске и тяжёлое бульканье из кастрюли заполнили паузу. Турагул медленно развернулся и, не произнеся ни слова, вышел из кухни. Он обошёл дом и спрятался за тенью глинобитной стены, там, где раньше дед сушил аркан и травы. За углом слышались мужские голоса. Турагул прижался к стене, затаив дыхание. Сбоку от него стояли Сагинтай и Мурат. Они курили, стряхивая пепел в траву.
— Не хотел я брата обижать… — вздыхал Сагинтай. — Видел, какое лицо у него было молящее. Сказал, возьму мальчишку к себе. А куда я его возьму? Торебек нас жизни лишит, а мать его будет названивать каждый день. Может, ты заберешь?
— Папа, вы что? — отозвался Мурат с раздражением. — Келин свою не знаете? Я только с ней общий язык нашёл, а теперь ещё и мальчишку в дом? Живы же родители, пусть сами и смотрят. Не я за всех отвечать должен. Они оба замолчали, стали искать, куда бы выбросить окурки и наткнулись взглядом на стоящего у стены Турагула. Он не плакал. Только смотрел прямо перед собой, в землю, словно стыдясь, что он существует.
Сагинтай, смутившись, подошёл первым, осторожно похлопал по плечу:
— Балам… Дед твой был хорошим человеком. Прожил достойную жизнь. В селе его уважали, советовались с ним. Если что, біздің үй ашық28. Келіп тұр29, слышишь?
Мурат быстро подхватил, пытаясь звучать бодро:
— А к нам в Эмираты приезжай! С братишками познакомишься, тәте30 твоя будет рада.
Они сделали попытку обнять его, но это было с запоздалым сочувствием. Турагул выскользнул из их рук, резко дёрнув плечами, и пошёл прочь, не оборачиваясь. Сагинтай долго смотрел ему вслед, а Мурат и вовсе зашел внутрь.
— Эээ… бала ғой…31
Сумерки медленно опускались на двор. Последний солнечный свет цеплялся за края крыши, а где-то в ауле уже давно горит искусственный свет. В старом дворе дома Амантая глубокая тишина. Лишь собака, почуяв чужака, рванулась и залаяла. Турагул выбежал, встревоженный, прищурился.
— Аға… Я думал… — он осёкся. — Думал, может, вы отца привели…
У ворот стоял помощник акима, руки в карманах, взгляд чужой и холодный.
— Нет, я его не видел, — коротко ответил он. — Пришёл предупредить. Завтра приедут строители. Дом будут разбирать. Земля теперь принадлежит Абике.
Турагул замер.
— Как так?.. Это же мой дом. Ата… он мне оставил…
Мужчина немного отвёл взгляд, будто не хотел врать, но обязан был говорить.
— Тебе отец не сказал?.. Он продал дом. Пару дней назад. Мы долго ждали. В память о дедушке. Но больше ждать не можем.
Он ушёл, не дождавшись ответа. Турагул остался один как стоял, полный гнева и пустоты.
В глазах Турагула дом без дедушки уменьшился в два раза, он стал настолько мал и бездушен, что находиться внутри было невозможно. Он сидел на деревянной лестнице – мостом между внутренним и внешним миром. В руках он держал коробку спичек. Он зажег одну. Она потухла. Он зажег две вместе. Огонь осветил его лицо. Пламя заплясало в его глазах, в зрачках, и он слышал дедушкины слова, шепот молитв, чувствовал тепло рук. Он не плакал. Он просто сидел, как будто впитывал в себя остатки тепла, что хранили эти стены. Последний свет. Последнее дыхание. Спички догорали, а он продолжал зажигать. За его спиной вспыхнули деревянные доски. На лице Турагула заскользила тень, похожая на змею.
Издалека дом уже в огне. Черный дым поднимается в безветренное небо. Турагул медленно, не оборачиваясь, идет по тропинке, ведущей в никуда. Он всего лишь маленькая тень, идущая по степи. Тишина.
— Мама… перезвони мне… Уже неделя прошла… мама.
___________________________________________________________________________
1 ругательство (перевод с казахского языка)
2 Душа моя (перевод с казахского языка)
3 Здравствуйте/ Мир вам
4 Здравствуй/ и тебе Мир, сынок
5 С мероприятия едем
6 Спасибо, сынок
7 Заходите, не стойте на пороге
8 С дядей
9 Көре берсең – көне бересiң, көне берсең – көре бересiң (казахская пословица).
10 Отчий/большой/главный дом
11 Иди, сынок
12 До свидания
13 Ішіп алған адам – мал (казахское устойчивое выражение)
14 Ұяда не көрсең, ұшқанда соны көрсетесің (казахская пословица)
15 Дедушка
16Алдыңғы арба қайда жүрсе ,соңғысы сонда жүреді (казахское устойчивое выражение).
17 Здорова ли ты, Асель!
18 Здравствуйте, папа
19 Слава Богу
20 Вверила Богу.
21 Скажи дедушке
22 Хорошо
23 Без знаний ты осел
24 Дядя
25 Невестку
26 Когда есть брат – у одежды есть воротник (казахская пословица).
27 Уже утро наступило
28 Двери нашего дома открыты
29 Приходи
30 Тётя
31 Ребенок же ещё
