Я жил на грани безумия, желая познать причины, стучал в дверь.
Она открылась.
Я стучал изнутри!
Джалаледдин Руми
Предисловие
Провести жизнь в путешествии — это не только красивая, но и разумная идея, потому что в этом случае человек проживёт не одну, а сразу три жизни. Первую — в подготовке и предчувствии путешествия, вторую — в самом путешествии, а третью, не менее прекрасную жизнь, — в осмыслении двух первых.
Однажды мне довелось в течение продолжительного времени путешествовать по далёкой стране, а спустя несколько лет — перечитать дневники, которые я вела до, во время и после поездки. То, что я обнаружила, меня поразило. Казалось, писались они не просто тремя непохожими друг на друга людьми, но и о трёх непохожих друг на друга странах.
Соединив эти записи, у меня вышло то, что вы видите перед собой — «схваченные» по горячим следам хроники; подслушанные и подгляданные истории местных: лендлордов, соседей, прохожих; удивляющаяся самой себе, не знающая собственной развязки, местами порывистая рукопись, от которой ещё веет морем, ветром, горячими углями и пряностями, в которой, как и в любой одиссее, надежда и разочарование, мужество и сомнения, радость и уныние, вопрос и ответ — не просто попутчики, а главные персонажи. В общем, книга эта не о путешествии. Книга эта и есть путешествие. А раз так, то позвольте присесть с вами на дорожку и пожелать счастливого пути!
Пролог
Удивительно, каким молниеносным может быть решение распродать все вещи и уехать куда подальше с билетом в один конец. Впрочем, стоит ли удивляться? Кажется, все важные решения мы с Реми принимаем именно так: мгновенно. Вот, например, пожениться.
Помню тот день.
Работник немецкого консульства за стеклянным окошком с дырочками сухим абзацем из методички сообщил, что все допустимые сроки пребывания в Германии (на родине Реми), были мной превышены и что отныне законным основанием для выдачи визы может быть одно из трёх: учёба в немецком ВУЗе, работа в немецкой фирме или замужество. Мы тогда переглянулись, зеркально кивнули в знак обоюдного согласия и решили — женимся! Не было ни приклонённого колена, ни бархатной коробочки с блестящим кольцом, ни слёз умиления, ни безудержных возгласов «О боже, да!» Очевидно, что и на нашей свадьбе не звучал вальс Мендельсона, не кричалось «Горько!», не снималась фата, не резался торт. А вот что было, так это нежно-розовая со светло-бирюзовым отливом в кружевную сеточку вклейка в паспорте — виза для замужества, — и переводчица, пожилая русская женщина с добрыми глазами, которая, согласно правилам, должна была переводить мне, тогда ещё не говорящей на немецком, торжественную и слегка занудную речь сотрудницы берлинского ЗАГСа и которая всё же всплакнула при словах: «Объявляю вас мужем и женой», придав нашей абсолютно канцелярской свадьбе немного традиционности.
С тех пор прошло четыре года. Мы стали родителями и повзрослели. Хотя… Сам факт того, что прямо сейчас мы мчим по ухабам Индии, подпрыгивая на жёстких сидениях такси, говорит об обратном.
Глава 1. Варкала
Десятичасовой перелёт из Берлина с пересадкой в Брюсселе, ночёвка в приаэропортной гостинице Мумбая, ещё один перелёт в столицу штата Керала Тривандрум, пятьдесят минут езды в авто, и мы почти на месте. В Варкале. В южной, прибрежной, рыбацкой. Ещё недавно, казалось, далёкой, по-луньи недосягаемой, а теперь вот приближающейся. Ещё каких-то двадцать минут и пропасть между нами сократится: до расстояния перемигивания, рукопожатия, личного запаха. Её влажно-кокосово-пряного запаха.
На карте Индостана размером с журнальную страницу и, скорее всего, вырванной из какого-нибудь бортового издания, которую я нашла на заднем сидении такси и рассматривала по пути из аэропорта, внизу, практически на самом кончике ромба-полуострова, покрытого ветвистой сетью красных автодорог и голубых рек, напоминавшем кусок анатомического сердца, стояла чернильная чёрная точка и подпись: VARKALA. Буквы были заглавными, аккуратно выведенными и располагались вдоль побережья Аравийского моря, — все, за исключением последней «А», которая случайно, а возможно, по умыслу подписавшего, оказалась выброшенной на сушу.
Пришла мысль, что место, в котором мы собрались поселиться, топографически уникально и ничтожно одновременно. Варкала — пристанище редчайших утёсов, или, как их здесь называют, клифов, однако, на карте страны топонима её не найдёшь, если, конечно, никто заранее об этом не позаботится, не нанесёт его, к примеру, вот так: собственноручно, кустарно; и то, что прежде такого не бывало — и я, и Реми всегда жили в больших городах. А этот — крохотный, пылинка, пушинка, песчинка на щиколотке Индии.
И что нас здесь ждёт?
Я пялилась на кусок глянца в руке ещё некоторое время, тихонько зачитывая по слогам чудные, произвольно найденные названия мелким шрифтом: Ти-ру-вала, Чика-мага-луру, Бхан-дарда, а когда глаза от напряжения заслезились и от тряски стало подташнивать, уставилась в окно, на пробегающие за ним невероятно плотные заросли: тёмно-зелёные, светло-зелёные и просто зелёные, и на выступающие из их непрерывности, однородности, словно камни из бездвижного лесного озера, низенькие домики и черепичные покатые крыши. Дальше стали мелькать монолитные заборы, белёные и окрашенные в непривычно конфетный: розовый, жёлтый, бирюзовый; серо-коричневые потёки на них, вкрапления плесени, броские киноафиши, фотопортреты усатых политиков, реже женщин; а ещё цветастые надписи магазинных вывесок на местном языке малайялам, похожие на семейства сцепившихся хвостами червячков. На дороге спешили мопеды. Водители ловко обгоняли и подрезали друг друга, при этом все выглядели серьёзными. Их взгляды, несмотря на суету, двигались нерасторопно, а порой устремлялись вдаль. Казалось, размышляли они о чём-то тяжёлом. Искали ответы на непростые вопросы? Перемножали трёхзначные числа в уме? Позади них, бочком, сидели их жёны, укутанные в сари, и дети, все в форменных голубых рубашках — тоже сосредоточенные и тоже, кажись, чем-то отягощённые. Наверняка не математическими задачками, а этими своими огромными школьными рюкзаками.
— Красота! — шепнул на ухо Реми, подбородком тыча наружу. — Не зря, всё-таки, сюда ежегодно стекаются тысячи туристов со всего мира.
—Угу, — кивнула я. — Стекаемся и мы.
Мы — это я, Таня, мой муж Реми и наш сын Бруно, которому вот-вот стукнуло два года. От всех этих перелётов, передвижений, взволнованности сегодня мы сами не свои: у нас неестественно суетятся глаза, стучит в висках и немеют желудки. А судя по тому, как насупился при виде нас таксист, пожалуй, ещё и несимпатичны. Но это только сегодня.
С нами также и два чемодана (большой и маленький) самого необходимого. По крайней мере, того, что мы посчитали самым необходимым, чтобы начать, так сказать, новую жизнь: шорты, майки, трусы, носки, куртки-ветровки, девайсы, детские книжки, игрушки, походный блокнот, дорожный фен и косметичка с маникюрным набором, лосьоном, кремом для лица и лекарствами от поноса, лихорадки, насморка и с кортизоном (у Бруно нейродермит).
Ещё раз взглянув на карту и «чёрную метку», мне вдруг почудилось, что кто-то оставил их (и карту, и метку) специально для меня, что это, что-то вроде секретного знака, указывающего на то, что всё идёт как надо, по плану, что сюда, на край земли, — а этот обрывок планеты выглядел именно так, — я и должна была добраться.
Глава 2. Камиль
На первые пару дней, пока не подыщем жильё, мы остановились в отеле «Камиль». В нём — чему сегодня верится с трудом, — мы уже однажды останавливались. Случилось это сразу после свадьбы, четыре года назад. «Где вы? В Индии? — восклицала по телефону мама, когда узнала. — Вы с ума сошли? А прививки? Воду кипятите!» Нам же незапланированный ханимун[1] на другом конце мира в ту пору безумством не казался, особенно после спонтанной помолвки в консульстве. Романтика счастливых перемен убеждала в правильности всех принятых нами безрассудных решений и даже вселяла веру в некую нашу исключительность перед другими («обычными», как мы тогда называли всех остальных людей). «Отныне всё в жизни будет таким: сумасшедшим, непредсказуемым и легкомысленным», — считали мы. Правда, что касается свадебного путешествия, оно ещё и должно было быть не очень дорогим: из-за переезда я уволилась с работы, а Реми, чтобы оплатить кольца и перелёты, влез в долги.
Поэтому, когда мы пришли в турбюро и на наш запрос: «Хотим невероятно и дёшево», менеджер безмолвно протянул рекламный буклет с крупной надписью «Невероятная Индия!», туристическим слоганом страны, и красочными фото пляжей, пальм, сари, слонов, храмов и гирлянд, замелькавшими в наших зрачках пёстрой круговертью, мы не раздумывая согласились.
Так мы и оказались в тот первый раз в «Камиле», ставшем частью нашего бюджетного свадебного турпакета, о котором в брошюре было сказано «rustic and tranquil», что следовало бы, конечно, понимать не как «загородный и тихий», а, скорее, как «непримечательный и захолустный», но который, несмотря на потолок с разводами, визгливый вентилятор и старую мебель, всё же очаровал: домашней простотой, нехитрым уютом и видом на море.
Тогда, четыре года назад, по приезде, Реми свалился с температурой (по-видимому, из-за резкой смены климатических поясов). Я переживала, выискивая симптомы в интернете и ежечасно ставя по ним новые диагнозы, и раз пять на дню бросалась на поиски помощи. Всякий раз, однако, находила лишь Сальваноса, приземистого, босоногого, шустрого индийца с кудрявой седеющей головой и бесподобной беззубой улыбкой, незаменимого в отеле работника по хозяйству. Его я просила купить лекарства и сделать «ханей джинджер лэмон ти»[2] для больного супруга — тайно дивясь новому удовольствию от произнесённого вслух «супруг», — ну, и заодно для себя, в качестве успокоительного. Сальванос молча улыбался и тряс головой колокольчиком, — традиционный в Индии жест, дезориентирующий туристов-новичков, а в его исполнении по-особенному сбивающий с толку, — а спустя четверть часа появлялся на пороге номера с красивым серебристым подносом, упаковкой таблеток и самым душевным чаем в мире. Я его благодарила, а тот снова тряс головой. Наверное, он плохо знает английский, думали мы, хотя мистер Пиллай, хозяин отеля, при заселении заверил нас в обратном.
— Думаешь, мы ещё сюда вернёмся? — спросила я Реми в день отъезда.
— Навряд ли, — буркнул он, старательно оборачивая фигурку сандалового слона в местную газету. — Ну, разве что ради «сальвановского чая».
Я хихикнула, но тут же с прискорбием заключила:
— Нет, сюда мы больше не вернёмся и такого чая нам уже не приготовят.
И кто бы мог подумать, мы снова здесь, в непримечательном и захолустном «Камиле», ставшем разве что немного игривей, из-за распустившихся на балконах красных кустов гибискуса. Перед нами те же садовые с облупившейся краской столики и он — наш «знаменитый» Сальванос. Его белёсые кудри теперь достают до самых плеч и… зубы. У него отросли зубы! Новые, крупные, сияющие неправдоподобной белизной. Верно, он ими гордится, потому что старается всячески нам их показать. Щедрая улыбка не сходит с его смуглого лица и, кажется, что с зубами он приобрёл и лёгкую форму полоумия. Рядом, нетерпеливо переминаясь с пяток на носки, держа руки за спиной, стоит и мистер Пиллай, интеллигентный мужчина с густыми чёрными усами и большим животом, скрывающимся под отутюженной белоснежной рубашкой навыпуск.
— Вэлькам[3]! — приветствует нас его индийский акцент, короткий поклон головой в мою сторону и крепкое пожатие руки Реми.
Далее по-хозяйски он провожает внутрь, усаживает в вестибюле, похожем, скорее, на квартирную прихожую, потчует лимонадом домашнего производства и в то время, пока Сальванос, всё ещё демонстративно скалясь, тягает чемоданы вверх по лестнице, шутливо подмечает: «А в прошлый раз вас было на одного меньше».
После регистрационных формальностей заходим в номер. В тот самый номер, в котором некогда коротали беззаботные деньки. Валимся от усталости на скрипучую деревянную кровать, а Бруно путается в москитной сетке, свисающей с потолка. Здесь всё так же, как и четыре года назад. В воздухе смесь раскуренных цветочных палочек, запах увядающего шкафа и испарений из душа. Из раскрытых окон доносятся крики неведомых индийских птиц, беседы тропической листвы и шум прибоя, позабытые, но теперь отчётливо воскресшие в воспоминаниях. На стене висит то же, но слегка помутневшее фото в рамке с изображением простирающихся до горизонта зарослей кокосовых пальм и туристическим слоганом штата: «Керала — страна самого Бога».
Лежу и гляжу на давнишнее фото. Неужели оно настоящее? Отчего-то кажется, что вижу я его не тут, перед собой, а где-то там, далеко маячащим на конце подзорной трубы, или тёмного туннеля. Но нет же, оно прямо здесь — здесь, где и я. И тому подтверждение все эти звуки и запахи, и мураш, идейно ползущий вверх по ноге. Трудно поверить, что скоро всё это станет частью нашей новой реальности, новой обыденности, новых нас. Или даже уже становится. Лежу и улыбаюсь, довольная проделанной работой, предчувствуя счастье и покой. Голова немного болит от переживаний и турбулентности. А может быть, от голода? Что важнее сделать сначала: поесть или поспать? Не найдя правильного ответа, подмечаю, что оба мои спутника уже уснули. В отеле, кроме нас, никого. Туристический сезон ещё не начался.
Глава 3. Вопрос
Следующие несколько дней не были богаты на события и запомнились лишь ощущением невесомости, какое испытываешь на пороге влюблённости, алкогольного опьянения, ну, и по-видимому, как в нашем случае, переехав в индийскую деревню. Голова кружилась, тело не чувствовало ног, ноги — опоры; в груди звенело, бурлило и хотело перевернуться, а перевернувшись, выступало на лице глуповатой ухмылкой. Похоже, только теперь до нас стало доходить: мы сделали это! Нам удалось-таки оторваться от тягостного однообразия городских будней, скуки и той части Земли, небо над которой стоило бы назвать «50 оттенков серого». Впереди нескончаемое лето, вкуснейшее карри и одни только приключения!
Стоя на балконе «Камиля», мы кричали «Ура!» — чудеснейшим цветам, долгожданному солнцу, пушистым пальмовым ветвям-опахалам, то и дело покачивающимся, будто поддакивающим нам, и, конечно же, морю, вернее, его тонкой синей полосе, видневшейся оттуда, в которой иногда можно было разглядеть отважных рыбаков в лодках с жизнерадостно задранными носами.
С другой же стороны, стали охватывать и неприятные сомнения. А может быть, это не невесомость, не подъём, не полёт вовсе? Может, это всего навсего джетлег[4]? Или, что ещё хуже, подвешенность? Причём подвешенность самодельная, самоличная, оплошная. И не где-нибудь в беззаботных заоблачных далях, а над огромной неведомой пропастью, полной опасностей, ловушек и гигантских растений-людоедов. На рассвете с пляжа доносились протяжные страдальческие стоны рыбаков, тянущих из воды громоздкие, молочного от соли цвета сети. Казалось, этим они предвещают что-то нехорошее, мучительное, тоску. К ногам подступала тяжесть, в груди чернело, а улыбку простреливала нервная судорога.
Знакомые симптомы.
Впервые появились они у меня четыре года назад, когда после всех тех встрясок: переезда, свадьбы, путешествия, мы обосновались в однокомнатной съёмной квартирке на окраине Фридрихсхайна[5], расхлябанного, но казавшегося именно оттого очаровательным, (точнее, это я обосновалась, Реми жил там до меня), ничуть не остепенившиеся, но готовые мужественно познавать супружество во всех его: в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас.
Реми трижды в неделю работал диджеем в местном клубе, возвращался под утро. На вечеринки с собой не брал, да, честно говоря, глядя на него, приходящего после всех этих техно-бомбёжек полуубитым: грязным, вонючим и усталым, мне и не хотелось. Сонная, встречала его на пороге, стягивала с него футболку и джинсы, такие же вымученные, как и он, и отправляла в душ, после которого он делал три с половиной шага и с грохотом падал в постель. Засыпал он так быстро, что не чувствовал мой поцелуй в его колючий, всё ещё немного влажный подбородок, не замечал, как светали два больших окна нашей спальни (она же была и гостиной, и кабинетом, и библиотекой), не слышал ироничное «Спокойной ночи!» и звучавший следом негромкий дверной хлопок.
Я уходила, пока он спал, знакомиться с Берлином, изучать его глазами и ощупью ног, порой до самого вечера. Не удивительно, что после двух месяцев уже не только знала его в лицо, — противоречивое, непокорное, склонное к прямоугольности, — но и изучила все его черты, находящие друг на друга, сделанные из красного кирпича, бетонных панелей, железных сводов, зелёной меди. Спустя другой месяц научилась по запаху, многоязычному голосу и татуировкам-граффити, размером с пятиэтажные альтбау[6] определять, в какой части его большого тела нахожусь, и уже не дивилась, как в начале, простодушию карманных шпэти[7] и дешёвых ресторанчиков.
Словом, бездельничала. Впервые в жизни у меня не было никакого занятия. По крайней мере, такого, какое принято называть «значимым»: ни работы, ни учёбы, ни заботы о ком-либо, кого следовало бы регулярно кормить и выгуливать. Всё, что тогда у меня было — любимый Реми и ставший «нашим» Берлин.
И вот тогда-то всё и началось.
Одним погожим осенним днём, когда клёны в нашем фолькспарке[8] обильно бросались влажно-рыжими звёздочками, а ветер чехлил ими витиеватые дорожки, отчего лица у бегунов приобретали апельсиновый оттенок, а подошвы их кроссовок — морковный, и когда казалось, что всё в мире, в природе и в моей душе хорошо, ярко и ароматно, в голове прозвучал странный вопрос.
КТО Я?
Прозвучал он внезапно, оглушительно, подобно ревущей сирене немецкой неотложки, выскакивающей на тебя из-за молчаливого, погруженного в вековые думы угла, делающей в тот же миг потерянным, а иногда и контуженным.
— Что? — придя в себя, произнесла я.
— КТО Я? — повторил вопрос.
Я рассмеялась: неискренне, тупицей, не желая верить в его нелепость, умаляя сам его факт.
— КТО… Я? — с промежутком ответил вопрос.
— Что это значит, кто я? Я Таня. Я человек. Я женщина. Я… Я добрая. Люблю музыку, Шопена, природу, людей. Не всех, правда. Ещё люблю животных, японские суши и хеппи-энды перед словом «конец». У меня высшее образование. Я — хорошая!
Последняя фраза по какой-то причине звучала особенно жалко, неумелым оправданием. Я вздохнула и неспециально издала глухой, слабый, протяжный звук, какой, возможно, издают старые китихи перед смертью, и попыталась отыскать ответ получше. Но, к изумлению… не смогла.
Не смогла!
Приходящее на ум казалось глупым, недостаточным и беспомощным. Не спасал даже свойственный мне собачий оптимизм, по обыкновению выручающий смекалистым решением, а тут забуксовавший фразой из советского фильма: «И тебя тоже вылечат».
— Я… я… я… — мямлила я.
Вопрос же, как назло, замолчал. Взял и умолк. Я задумалась: «Мне, пожалуй, тоже стоит просто взять и умолкнуть, а ещё перекреститься со словами «Слава богу!» и забыть, забыть обо всём скорее».
Но, к изумлению… не смогла.
Не смогла!
Отчего-то это, его молчание, было невыносимым. Оно, будто напоминало мне о чём-то страшном, постыдном, сокрытом, подлавливало на мелком, на воровстве ложек, или вранье.
«Я — хорошая!» — воскликнула я снова обиженно, и пустота снова дыхнула тяжёлым безмолвием.
С улицы донёсся звон разбивающегося стекла — мусорная машина трясла над собой огромной металлической урной формы буддийской ступы, забиваясь пустыми бутылками из-под спиртного, крошечными банками с цветными крышками из-под джема и большими банками из-под солёных огурцов.
Я занервничала и от злости, а может, от бессилия, принялась срывать до крови заусенцы на больших пальцах, а затем, вооружившись воспроизведённым по памяти эхом отгремевшего вопроса, долбить им свою голову, как одержимая, как дятел с извращённо длинным загнутым клювом — по собственному затылку; как неугомонный Печкин — по входной двери деревенской избушки где-то в одной из параллельных Вселенных, в которой у него неимоверно большой кулак и торчащие иглы морских ежей вместо усов. И всякий раз из таинственного нутра заведённым уродливым таратореньем доносилось не «Кто там?», а «Кто я? Кто я? Кто я?»
«Снова он, — с горечью заключила я, признавая крушение надежд на то, что злосчастный вопрос после переезда в Индию сам собой разрешится. — Зачем он здесь? Зачем сейчас? Тут и без него хватает неопределённости и возникающих с каждым часом новых вопросов».
Ошиблись ли мы?
Ошиблись ли мы, приехав сюда?
Ошиблись ли мы, приехав сюда, всё раздав?
Ошиблись ли мы, приехав сюда, всё раздав, без обратного билета?
Долго ли мы здесь пробудем?
Долго ли мы здесь сможем? А может, не сможем?
А может, не надо будет «мочь»?
Может, всё будет хорошо, как мы и думали?
А может, не будет?
«Так, возьми себя в руки, перестань паниковать! — твержу себе. — Мы же не настолько придурочны, у нас ведь есть некоторые соображения и планы. Останемся здесь хотя бы на год, если сможем продлить визы, к примеру, в соседней Шри Ланке. Поживём, посмотрим, как нам жизнь в новой стране, у моря, в тепле. Это же так интересно! А вернуться всегда успеем».
Я вновь взглянула на настенную фотографию в рамке с видом Кералы. «Керала — страна самого Бога», — будто бы отозвалась она преувеличенно торжественным голосом. Ну вот, и картинка подсказывает: что да как будет, известно Ему одному, тем более в Его собственной стране.
[1] Медовый месяц (англ.)
[2] Чай с имбирём, лимоном и мёдом (англ)
[3] Добро пожаловать! (англ.)
[4] Синдром смены часового пояса (англ.)
[5] Район Берлина
[6] Дома конца XIX — начала ХХ века (нем.)
[7] Киоски (разг.)
[8] Городской парк (нем.)
