В тот день я впервые задумалась о смерти. Не о той, которая приходит на старости лет как логический конец или в середине жизни как обидная случайность, а о той, которую можно создать своими руками прямо сейчас как произведение искусства.
Суицид, так это называется.
Обычно для суицида есть причина – долгая депрессия или травмирующая ситуация.
Убийство, так это называется.
Если кто-то найдет для него причины. Если кто-то докажет.
***
Томи подняла телефон с пола и коснулась экрана.
– Заблокирован.
– Спроси у сестры, может, знает пароль. И передай ребятам, что все, пусть уходят уже.
Дима, ее друг и начальник, все еще надеялся найти в ящике с нижним бельем девушки, которую он несколько часов назад вынул из петли, какие-то намеки на то, почему девушка в эту петлю полезла.
Сестра девушки, такая же приземистая и длинноволосая, сидела на кухне и чистила ногти металлической пилкой. Томи передернуло.
– Не знаю, наверно, ее дэрэ, – протянула сестра. Слова у нее получились длинными, в нос.
– Когда у нее «дэрэ»?
– Четвертого… ноль четыре, ноль один, ноль четыре…
– Не подходит. Еще есть варианты?
– Нуу… может, тупо от одного до шести?.. Дианка любила такое… она вообще у нас капитан очевидность всю жизнь…
После «нь» от сестры как будто еще исходило какое-то мычание или гудение. Томи присмотрелась: девушка едва заметно раскачивалась, как на молитве или медитации. Так. Наркота. Глаза темные, не поймешь, расширены зрачки или нет. Но с пилкой, которой не бросила чистить ногти во время разговора, обращается ловко.
Томи вернулась в комнату, где Дима перешел от ящика с нижним бельем к полке с книгами, и негромко сказала:
– Есть вероятность, что она была под чем-то. Сестра вон, подвисла на своем маникюре и слова тянет.
Дима понимающе хмыкнул.
– Посмотрим. Что с телефоном?
– Пока ничего. Попробую сама подобрать.
Самоубийство было самым обычным. Только записки не было, но сейчас никто из молодых не оставляет ни записок, ни тиктоков. Как говорит папа, потерянное поколение.
Томи в который раз осмотрела маленькую комнату самоубийцы. Обычная комната в съемной квартире, не поймешь, какие вещи человек сам выбирал и покупал, а какие уже были, когда он заехал. Подувядшие цветы в вазе на подоконнике. Книжка по саморазвитию яркой обложкой выделяется на полке среди Гоголя, Стендаля и еще кого-то классического в старых советских переплетах. Не хватает только кружек со следами чая или кофе. Сколько они выезжали на такие «девичьи» съемные квартиры, везде было одно и то же.
Но что-то выбивалось из этой обычности, и она не могла уловить, что. Как будто прямо перед ее лицом кто-то невидимый аккуратно водил рукой и издевательски смеялся.
– Я закончил. Идем? – Дима, оказывается, уже успел собраться.
– Идем.
Дел на сегодня было много, в основном бумажных. Когда Томи шла в полицию, она понимала, что будут трудности и придется много работать, но она и не подозревала, сколько времени съедает бумажное оформление всего, что так привлекало ее в этой работе. Дима справлялся с этой рутиной как-то легко, играючи, а Томи все время отвлекалась, злилась, снова отвлекалась, и так по кругу.
– Она не принимала наркотики.
Дима влетел в кабинет, разбросал папки, свою одежду и портфель куда попало и включил компьютер. Вид у него был разочарованный.
– А сестра ее? Там точно вещества или травка, ну или шиза.
– Или шиза, – с нажимом произнес друг, – сестренка со справкой оказалась, регулярно в рехабе тусит и лекарства получает. От них и эффект, который ты заметила.
– А Джораев что говорит? Закрываем?
– Сомневается.
– Почему?
– Следы есть странные, как будто кто-то ее держал за правую руку, когда она уже висела и дергалась. Сестру исключаем, она пришла позже и сразу вызвала нас.
– А если нет? Если у нее шиза такая, поддерживать тех, кто вешаться собрался? Причем физически?
Томи стало жутко. Образ двух сестер – одна дергается в петле, другая держит ее за руку и едва заметно раскачивается – накрыл ее, как уже лет пять не накрывало даже после выезда на самые кровавые места преступлений.
– В общем, пока посмотрим, – Дима подмигнул ей, но как-то устало, – подруг опросить надо, в универе тоже поработать.
– Поняла, – Томи шумно вздохнула. – Возьму универ, тебе подруги, как всегда.
Она попыталась улыбнуться – Дима всегда рвался опрашивать девушек. Но ей все еще было жутко.
На следующий день утром Томи поехала в университет. Опрос однокурсников ничего особо не дал. Опрос преподавателей – тоже. Отличница, не звезда, ботан. Год назад сменила имидж синего чулка на эффектную красавицу, что сама объясняла наладившейся личной жизнью. Друзей на факультете перевода и филологии, где училась, не завела, врагов вроде тоже. Такие вешаются от тайной несчастной любви или депрессии, и никто от этого не расстраивается, кроме родных. Впрочем, здесь из родных была только сестра, с которой они вместе снимали квартиру. Родители умерли, оставив после себя дом в области.
Томи оставалось только поговорить с преподавателем, который все это время был на лекциях и должен был освободиться через 10 минут, когда позвонил Дима.
– Быстро, – он запыхался, – быстро приезжай, сейчас скину адрес. Еще один.
– Что еще один? – спросила Томи, но он уже отключился.
Что делать, одного человека придется опросить позже. Она повернулась к секретарю декана:
– Передайте преподавателю, что я зайду завтра. Он ведь будет здесь?
– Конечно, у Армана Болатовича с утра лекции. Я передам.
– Спасибо.
Что там у Димы? И почему он так спешил? Томи вдруг снова стало жутко, желудок свело судорогой, она остановилась и подышала как ее учили на курсе от тревожности, расширяя нижние ребра и выдыхая воздух через рот. Хорошо что у нее нет привычки завтракать.
Квартира, где Дима ждал ее, оказалась в многоэтажке в 10 минутах ходьбы от университета. Но Томи не сразу поднялась наверх.
Во дворе все было перекрыто ее коллегами. На крыше одной из машин, припаркованных у подъезда, лежало что-то, накрытое черным полиэтиленом. Судя по осколкам стекла вокруг и тому, как прогнулась крыша машины, это что-то упало на нее с большой высоты. Еще одно самоубийство? Да нет, не бывает так часто и в одном районе.
Одиннадцатый этаж. Томи поднялась наверх и, едва разъехались двери лифта, столкнулась с Димой. Вид у него был устрашающий: волосы торчат, глаза красные, куртка чем-то испачкана.
– Томирис! – он схватил ее за руку и потащил из лифта за собой в квартиру.
На этаже никого не было, в квартире только эксперт Джораев работал у раскрытого окна.
– Дим, отпусти, – Томи поняла, что он очень сильно сжал ее запястье, только когда забежала за ним в квартиру, – что с тобой?
Он с силой провел руками по лицу и посмотрел на нее:
– Я его. Знаю. Мы дружили.
– Что?
– Парень. Который из окна вышел. Мой друг. Мы дружили.
Он говорил отрывисто, как будто сдерживая рыдания. Томи показалось, что он сейчас заплачет, но Дима как-то весь напрягся, зажмурился, еще раз провел руками по лицу и посмотрел на эксперта:
– Асан, введи в курс дела. Я покурю пока.
– Что тут вводить, – Джораев не стал поворачиваться, продолжая снимать отпечатки с оконной рамы. Томи подошла к нему. – Парень открыл окно и вышел, самоубийство. Димыч попросил отпечатки снять, говорит, есть основания, а так опросом соседей да осмотром места обошлись бы. Картина полная.
– А что за основания?
– Из-за того, что друг, Димыч не стал бы просить. Значит, есть у него идеи.
Томи осмотрелась. Большая комната в большой квартире, хороший ремонт. Цветы и макбук на столе, телевизор включен без звука, на полу у окна домашние тапочки на большую ногу. По-сиротски они как-то смотрелись, эти тапочки, словно ждали своего хозяина: сейчас он придет, в магазин за хлебом вышел. Не придет он больше, подумала Томи.
Вошел Дима, присел на стул у обеденного стола. Томи подошла к нему, посмотрела вопросительно.
– Пашка это, мой брат младший с ним учился в школе. Одно время близко общались, тусили, да что там, – он прикрыл глаза ладонью, – Пашка мне как еще один брат был. Потом они с Алексом поссорились из-за ерунды, ну и сошло на нет общение. Так только, созванивались пару раз. На день рождения свой он меня в клуб какой-то звал, я не смог, помнишь, мы тогда Приходько вели?
Томи помнила. Прошлое дело, которое они раскрыли три месяца назад, едва не упустив настоящего убийцу, действительно было выматывающим. Приходилось ночевать на работе. Но зачем снимать отпечатки пальцев?
– Надо тут все досконально проработать, Томи, – словно услышав ее мысли, продолжил Дима, – он учился в том же месте, на том же факультете, что и Бахтиярова, наша вчерашняя самоубийца. Только на курс старше. И, похоже, они встречались.
Дима открыл макбук, лежавший на столе, и развернул экраном к Томи. Видимо, тот не был запаролен, потому что Томи сразу увидела рабочий стол, заполненный иконками игр и еще каких-то программ. Она пару минут всматривалась в эти иконки, пытаясь понять, что же в них важного, пока не поняла, что они расположены на фоне фотографии рыжеволосого парня, видимо, Павла, и девушки, сестра которой вчера так ловко чистила ногти металлической пилкой. Они улыбались, стоя в обнимку, а на самом краю фотографии виднелось чье-то веснушчатое плечо с тонкой бретелькой топа или платья – наверное, случайный прохожий, точнее, прохожая попала в кадр.
Дима искал подруг Дианы Бахтияровой, но нашел только одну. Ее звали Макпал. Красивая, высокая девушка с тонкой талией и бритой головой. Томи смотрела на эту голову с ежиком острых черных волос и не могла оторваться. Форма черепа у Макпал тоже была красивая.
– Дианка не могла этого сделать, – Макпал едва заметно плакала: слезы скатывались по ее лицу, которое оставалось очень спокойным, – она собиралась замуж за Пашика после второго курса, с родителями ездили знакомиться в выходные. Плюс учеба. Дианка хотела стать переводчиком-синхронистом, хотя это уже умирающая профессия, скоро же все будем через нейросети переводить.
– Если она не могла покончить с собой, так же как и Павел, может быть, вы знаете, кто мог желать им зла? – спросил Дима, – есть такая статья – доведение до самоубийства. Бывшие парни и девушки?
– У Дианки не было никого до Паши, – Макпал задумалась, а Томи в который раз царапнула форма имени погибшей, которой называли ее и сестра, и подруга: Дианка, не Дианочка или хотя бы Диана, – вот у него вроде были девушки, но с последней они давно расстались, так Дианка говорила.
– Как ее зовут, не помните?
– Нет, имени мне не говорили. Но она вроде полусумасшедшая была, сталкерила Пашика. Писала ему кринжовые сообщения, у подъезда ждала, в универ приходила, – Макпал скривилась, – конченая.
Она продолжала рассказывать про отношения Дианы и Павла, а Томи отключилась. Результаты экспертизы оказались шокирующими: у парня обнаружился такой же след на руке, как и у его девушки – как будто кто-то держал его за правую руку перед смертью, сильно сжав запястье. При этом ни малейших следов того, что его столкнули, Джораев не нашел, и, скорее всего, сличение отпечатков пальцев с окна с «пальчиками» родных Павла, домработницы и его самого ничего не даст. Дима спросил про отпечатки на руках погибших, но Джораев сразу ответил, что проверил это в первую очередь, и они неразличимы.
В голове Томи не рождалось вопросов по делу, только образы, какие-то четкие, какие-то – размытые. Книги, лежащие на столе вокруг открытого макбука. Руки, сжимающие другие руки, которые сжимают другие руки, и так до бесконечности. Чей-то силуэт, расплывчатый, женский, но на голове нет волос. В руке – зеленый томик Гоголя, вроде бы второй, с “Вием” и “Тарасом Бульбой”. Цветной туман, сквозь который кто-то пробирается, пробивается, кричит, хватает ее за запястье и тянет в сторону, в туман, в темноту…
– Томирис, – Дима тряс ее за плечо, – что с тобой?
Она открыла глаза. Бритоголовая подруга погибшей уже ушла, стул, на котором она сидела, был пуст. Томи посмотрела на часы – половина двенадцатого, возможно, она успеет в университет.
– Ты как? – Дима смотрел обеспокоенно.
– Нормально. Съезжу в универ, там один неопрошенный остался.
– Ладно. Я поеду к Пашкиным родителям, может, они что расскажут.
Голова начала болеть, когда она вошла в приемную деканата. Секретарь сразу узнала ее и предложила присесть. Томи почувствовала, что с удовольствием прилегла бы.
– Я сейчас позвоню Арману Болатовичу, – щебетала секретарь, – он вас ждет, остался после пар.
Арман Болатович оказался нестарым, но совершенно седым мужчиной среднего роста. У него были смеющиеся глаза, светло-карие с зеленоватым отливом. Томи сразу вспомнила свою бабушку – у той были точно такие же глаза, чуть раскосые, похожие на рысьи.
– Проходите, прошу вас, – он провел ее в пустую аудиторию, усадил за студенческую парту и сам уселся напротив, выдвинув стул из-за стола преподавателя, – чем я могу помочь? Так жаль Дианочку и Павла, немыслимая трагедия.
– Расскажите о них, пожалуйста, – Томи улыбнулась. Ей хотелось улыбаться этому мужчине. И головная боль как-то незаметно прошла.
– Павел – настоящий ленивец, но талантливый. Я несколько раз мог завалить его по своим предметам, но не стал. Парень одарен, если кто-то и соберется проучить его, то это буду не я, – Арман Болатович рассмеялся было, но сразу погрустнел, – простите. Не верится, что он уже не с нами.
– А Диана?
– Дианочка, напротив, очень трудолюбивая, усидчивая девочка, но без искры. Понимаете, о чем я? – Он поморщился. – Я пару раз даже хотел занизить ей оценки, но не было повода. Не к чему было придраться. Собственно, это все. К сожалению, мы не общались близко.
– Арман Болатович, мы хотим понять, были ли у них враги. Или недоброжелатели.
– Зачем же? – Он насторожился. – Дианочка почему-то не захотела жить, Павел узнал об этом и решил уйти вслед за любимой. Или…
– Или, – Томи снова заглянула ему в глаза и кивнула, – у нас есть основания полагать, что им кто-то помог.
Мужчина перед ней вдруг стал сереть. Сначала сжались и посерели его губы, затем щеки, и последними стали даже не серыми, а какими-то очень светлыми его прежде теплые глаза.
Томи испугалась.
– Вам плохо? Я сейчас…
– Не надо, – его голос тоже как-будто растерял все краски, – не надо…
Он несколько раз сжал и разжал пальцы, так, что они побелели. Посмотрел на Томи.
– Я должен вас покинуть, моя дорогая. У меня встреча с деканом, совсем из головы вылетело. Давайте побеседуем сегодня, но чуть позже? Часам к четырем вас устроит?
– Да, конечно, – Томи хотела еще сказать, что может подойти и завтра, если ему нужно отдохнуть, но Арман Болатович уже скрылся за дверью аудитории.
Без пяти минут четыре Томи сидела в приемной декана все с той же приветливой женщиной-секретарем и ждала Армана Болатовича.
Он не появился ни ровно в четыре, ни на пятнадцать минут, ни на полчаса позже. Мобильный был отключен, на кафедре его тоже не было. Не было его и на всем этаже факультета, как выяснила секретарь.
Томи вздохнула и поехала домой. Какой бы информацией ни владел преподаватель, делиться этими сведениями с ней он не собирался.
Бабушка показывала ей книгу по истории искусств. Книга была большая, толстая, с красивыми иллюстрациями, на которых желтые плоские люди ходили куда-то, воевали и еще кучей разных способов выясняли отношения. Бабушка почему-то показывала только одну страницу из книги, пальцем подчеркивая какой-то важный для нее сюжет, а Томи смотрела на бабушку, на ее родное лицо, освещенное солнцем, и улыбалась.
Томи, говорила бабушка, Томи, посмотри на икону, видишь, Томи, Томирис… Томи было так тепло, так уютно, она кивала, соглашаясь, но смотрела только на бабушку.
Откуда-то справа возник и начал усиливаться звон. Противный и едкий, он как будто размывал все вокруг – бабушку, книгу, солнце и саму Томи. Она замотала головой, чтобы от него избавиться, но бабушка повысила голос, стуча пальцем по странице книги, Томи опустила взгляд, пытаясь разобрать сюжет, и все исчезло.
Мобильный надрывался на полу – это и был звук, который она слышала во сне. Вытянув руку, она нашарила его, поднесла к глазам – надо же, только десять вечера – и провела пальцем, отвечая на звонок.
– Ты в порядке? – это был Дима, – я тебе обзвонился.
– Да, все норм. Легла пораньше. Что-то случилось?
– Да, Томи, – он судорожно вздохнул, – третье самоубийство. Преподаватель из универа Пашки и Бахтияровой. Ты с ним разговаривала вроде сегодня?
– Арман Болатович? – Томи резко села.
– Калымбетов фамилия. Он?
– Да, – она слезла с кровати и стала быстро одеваться, – куда ехать, Дим?
– Скину адрес, – ответил он и отсоединился.
Арман Болатович не повесился и не выпрыгнул из окна. Он принял большое количество снотворного и сидел в прихожей своей квартиры у приоткрытой входной двери, дожидаясь смерти с улыбкой на лице. Так его и нашли соседи: голова свесилась набок, глаза полузакрыты, жуткая улыбка во весь рот.
Томи стояла на лестничной площадке и курила. Она лет пять как бросила, иногда покуривала на вечеринках, но на работе ей давно это было не нужно. А здесь проняло, до дрожи в руках захотелось затянуться, и чтобы весь этот сюр распутался и стал простым обычным делом, одним из многих ничем не примечательных, которыми они и занимались большую часть времени в полиции.
Из квартиры вышел Дима.
– Можно не сомневаться, – он тяжело привалился к стене рядом с ней, – на запястье найдут такой же след, как и у остальных.
Томи вдруг что-то царапнуло. Что-то из этого уже было, что-то важное, что поможет им раскрыть это дело. Но мысль исчезла так же быстро, как появилась. От досады она топнула ногой. Дима удивленно посмотрел на нее.
– Ты в порядке?
– Да, просто думаю, пытаюсь понять, как самоубийства могут быть серийными. Мы же не в «Этюде в розовых тонах».
– Где??? Ты о чем?
– Это первая серия «Шерлока» бибисишного, смотрел сериал?
– А, не, – он улыбнулся растерянно, – ты же знаешь, я эти детективы ненавижу. Ты домой поедешь? Могу подвезти.
– Давай.
По дороге домой Дима рассказывал о том, что он выяснил у родителей Павла. Никаких предпосылок к самоубийству они у своего сына не замечали, наоборот, он всегда был жизнерадостным, активным, занимался спортом и любил большие компании. Неуравновешенная бывшая действительно была, но в возможность преследования с ее стороны они не верили, а сам Павел ничего об этом не говорил. С новой девушкой они познакомились недавно, две недели назад.
– У Пашки мама вредная, – рассказывал Дима, – три высших образования, всякие там публикации в научных журналах, раньше работала в «КазахОйле», сейчас преподавать пошла. Отец тоже непростой, какое-то начальство. Они оба нефтяники, в смысле в нефтяной сфере всю жизнь, а сына на международные отношения заставляли поступать. Но Пашку разве заставишь, – он улыбнулся, – поступил в тот универ, который они выбрали, но специальность выбрал такую, чтобы не делать ни фига.
– Преподаватели говорили, что он был талантлив, – вставила Томи.
– Да, бывает так, мозги у человека есть, а он ими работать не хочет. Вроде они с моим братом из-за этого и перестали общаться. Ну не суть, – вздохнул Дима, – про бывшую что: матери она понравилась, говорит, Пашке она очень подходила, умница-красавица, родители уже к свадьбе готовились. А потом что-то случилось, никто ничего им не рассказал, а Паша через год другую девушку привез знакомиться.
– И она им не понравилась.
– Не понравилась. Очень закрытая, все время молчит, видно, что из бедной семьи, и на вид не очень ухоженная. Но Пашка с нее пылинки сдувал.
– М-да, ничего по этой Бахтияровой, такое ощущение, что она вообще ни с кем не дружила – все говорят одно и то же. Или не говорят. Может, ты с сестрой пообщаешься?
– Пообщаюсь. Только вряд ли это что-то даст.
– Дим, какая у нас версия? Тебя еще не вызывали, не требовали раскрыть по горячим следам?
Дима помолчал. Пропустил машину, благодарно мигнувшую аварийкой, вперед и остановился на светофоре.
– Препод все меняет. Если до него мы могли поверить, что это просто несчастные влюбленные решили так уйти из жизни, то теперь картина нехорошая. Завтра послушаем Джораева, если третий отпечаток руки есть, то все, ищем того, кто их довел.
– Будем заново всех трясти?
– Не знаю. Они учились вместе, третий вообще их учитель, точно что-то там у них произошло, в этом универе.
След от руки на правом запястье у Армана Болатовича был не очень сильный. Возможно, он не дергался так, как первые двое, а может, эти следы возникали и вовсе не из-за сопротивления, эксперт не был на сто процентов уверен.
За неделю, прошедшую со дня смерти преподавателя, Томи и Дима перевернули все вверх дном, опросили всех, кто был связан с тремя самоубийцами, но не нашли ни одной зацепки.
– Блин, я скоро помешаюсь на них, – говорил Дима, – ну как можно просто так уйти из жизни, без причины, втроем, по очереди, за три дня? Как?!
Томи тоже злилась, но молча. Ощущение того, что она давным давно, еще в самом начале этого дурацкого дела, упустила что-то очень важное, не покидало ее. Она снова и снова пересматривала фотографии из квартир погибших, но они оставались такими же безликими, как были.
Сестра Бахтияровой вдруг разоткровенничалась, рассказав о том, что у Дианы была застарелая депрессия после смерти родителей, а с Павлом – абьюзивные отношения: они ссорились, дрались, потом мирились, и так по кругу.
Соседка Армана Болатовича по подъезду, единственная, с кем у того было какое-то подобие дружбы, расплакалась, но совершенно не удивилась его решению.
– Арман был одинок, – говорила она, – ни жены, ни детей, вообще ни одной родной души. Студенты его радовали, но в последнее время и они приходить перестали. Он решил научиться в шахматы играть, я его, можно сказать, тренировала. Грустный человек был.
Все вдруг начало складываться в типичную картину самоубийства, и начальство Томи и Димы велело заканчивать, тем более, что влиятельные родители Павла не знали о следе на его запястье и других странностях, поэтому надавить на расследование было некому.
Как назло, у них в ведении остались только вялотекущие дела, а новых не поступало – то ли снизилась преступность в их районе, то ли еще нашлись какие-то причины, о которых они не знали.
Дима от безделья и злости подсел на бургеры, хотя рядом со зданием, где располагался отдел, была неплохая столовая, в которой они раньше часто заказывали пельмени и печеночный пирог. Томи, наоборот, забывала поесть. Она проверила зеленые тома с произведениями Гоголя из квартиры Дианы, которые на поверку оказались историей искусства народов СССР, тома с 3 по 9. В телефонах всех троих не обнаружилось ничего подозрительного, и даже в макбуке Павла и стареньком HP Армана Болатовича были только учебные материалы и игры, у Павла квесты и стратегии, у преподавателя – шахматы.
Они оба понимали, что совсем скоро дела (а их даже не объединили в одно) придется закрыть.
***
Мой старый друг часто говорил мне, что я влюбляюсь не в тех. Старый – это значит с детского сада, потому что мы оба все еще молоды, и у нас вся жизнь впереди.
Впервые за последний год я начинаю чувствовать, что могу дышать как раньше. Что теплый апрельский воздух больше не отдает гнилью и гарью, и в моем животе ничего не сжимается от тоски по тому, что может ждать меня после смерти.
Я снова красива и молода, а жизнь, кровь, биение которой я стала ощущать так жарко и остро, наполняет меня от грубых пяток до нечесаной макушки. И даже разливается светом вокруг меня, даря радость окружающим. Почти так же, как было раньше.
Они умерли, а ко мне как будто вернулась сила. Сила, которую они отняли тогда, в том злосчастном апреле, перетекла из их тел в мое, из их душ в мою. Я прочитала как-то в одной из маминых книг, что пережившие насилие в большинстве случаев сами потом становятся агрессорами или насильниками. Так они стремятся вернуть себе свою силу, которую потеряли, когда пережили этот ужасный опыт.
Но меня не насиловали. Со мной поступили хуже. У меня украли мою жизнь.
***
Бывший, с которым у Томи сохранились дружеские отношения, иногда звал ее в гости на хороший ужин и какой-нибудь блокбастер. Он был поваром, и, когда они жили вместе, это обстоятельство сильно облегчало жизнь им обоим: Томи, которая могла неделями обходиться суши и пельменями, регулярно получала домашнюю еду с ноткой изысканности, повар, который мечтал стать шефом, – подопытного кролика для своих экспериментов со вкусами и текстурами.
– Сегодня кролик по-бургундски под моим авторским соусом, – объявил Данияр, открыв дверь Томи, и убежал на кухню.
– Сам придумал бургундского кролика? – прокричала она ему вслед.
– Это реальное блюдо, ему много лет! – донеслось с кухни.
– Главное, чтобы кролик был молодой, – пробормотала Томи, разуваясь.
Кролик действительно удался.
– Станешь шефом, я буду к тебе пробираться на кухню ночью и жрать веллингтонскую говядину, – Томи откинулась на спинку стула и расстегнула пуговицу на джинсах, – кролик тоже супер, но говядина… в прошлый раз я не могла перестать есть.
Данияр начал рассказывать про то, что его недавно назначили су-шефом, а это самый быстрый путь в шефы. Томи слушала, рассеянно глядя на экран телевизора. Шел «Код Да Винчи», они любили пересматривать известные фильмы нулевых, одновременно разговаривая о своих делах – оба помнили эти фильмы почти наизусть.
– Даник, – Томи вдруг поняла, что ей нужно срочно услышать, о чем конкретно говорят сейчас профессор Лэнгдон и криптограф Софи, – дай пульт, плиз.
Она увеличила громкость и перематывала сцену несколько раз, пока в ее голове не сложилась картинка, которую она все это время не могла собрать, потому что не подозревала, какие обычные с виду вещи и люди являются ее частями.
– Алекс не колется, – Дима, который приехал после разговора со своим младшим братом домой к Томи, устало прищурился, – ты точно уверена?
– Нет, конечно! Дим, просто все сходится, мне надо проверить, иначе я места себе не найду. Умру от любопытства.
– Эх, а я думал, мы тут за справедливость боремся. А тебе просто любопытно.
– Да. Я за этим и пришла работать в отдел, ты же помнишь.
– Ну, знаешь ли, у нас тут не Интерпол и международные преступники, чтобы каждое дело было таким закрученным! Не знаю, фантастика какая-то. Или любовный роман пополам с фантастикой.
– Твой брат хоть что-то рассказал? – Томи готова была уцепиться за любую мелочь.
– Рассказал. Бывшую Пашки зовут Пак Алина, они вместе учились в школе, с Алексом тоже. Встречались долго, строили планы, хотели пожениться и уехать путешествовать, потом Пашка ее бросил.
– Разлюбил?
– Фиг его знает, наверное. Алекс с ним из-за этого поссорился, говорит, плохо тот поступил, некрасиво. Все, больше нет информации.
– Как нам ее найти?
– Да никак, – Дима пожевал губами, – она взяла академ в своей Жургеневке год назад, и уехала в Европу. Сразу после разрыва, получается.
– Это надо проверить. Вдруг она вернулась?
– Проверим. Вопрос сейчас такой – что делать будем, если твоя версия окажется верной? Это ж не доказать никак.
– Не знаю, Дим. Давай хотя бы что-то сделаем.
Алина Пак вернулась в страну полтора месяца назад, незадолго до того, как Павел Кузнецов повез Диану Бахтиярову знакомиться со своими родителями. Она приехала в отдел, спокойно говорила о своих отношениях с бывшим и его новой девушкой, а на вопрос Димы, были ли у нее мысли о мести, расхохоталась.
Томи исподтишка любовалась ею. Алина была больше похожа на бурятку, чем на кореянку, и ярко выраженные азиатские черты ее лица как-то очень гармонично пересекались между собой, придавая ему внутренний свет, который наводил на мысли о ликах святых на старых иконах и фресках. Но стоило ей улыбнуться, светлый лик пересобирался в озорную, выпуклую и невероятно притягательную рожицу.
Девушка необычной красоты с сумасшедшим обаянием. И это она, по словам бритоголовой Макпал, преследовала своего бывшего?
– Я приняла его решение, хотя ни черта не поняла, почему он так повел себя, – голос у нее тоже был замечательный, низкий, с хрипотцой, при этом очень светлый, как будто бы прозрачный. – Но, – тут она заулыбалась, – вся эта ситуация открыла мне глаза на мою жизнь. Я почти год в терапии, проработала многие свои обиды, в том числе обиду на Павла. Наверное, первая любовь не забывается. Как вы считаете?
– Я не знаю, никогда не влюблялся, – Дима, озаренный светом ее улыбки, плыл уже минут пятнадцать, – а вы расскажете про свое путешествие по Европе?
– Что там рассказывать, – она махнула левой рукой, и Томи показалось, что она слышит шелест перьев на крыльях неведомой птицы, – я жила в Риме, потом уехала в Стамбул. В тот день, когда я почувствовала в себе силы вернуться и столкнуться со своей прежней жизнью, билет обратно был куплен.
Она рассказывала о своей жизни, о своих планах, о менталитете итальянцев и турков еще какое-то время, потом осведомилась, отпускают ли они ее, и уже без памяти влюбленный в нее Дима попросил разрешения проводить.
Когда они ушли, Томи выключила компьютеры, посидела еще минут десять, собираясь с мыслями, и поехала домой.
На следующий день она позвонила по номеру, который Пак указала как контактный, молясь про себя, чтобы Димы не оказалось рядом с Алиной.
– Да, – голос был все такой же волшебный.
– Алина, – Томи почему-то была очень спокойна, – мы можем встретиться? Это Томирис из отдела, вы вчера приходили к нам поговорить о Павле Кузнецове.
– Томирис, – она помедлила, – конечно, я помню. Вы хотите продолжить вчерашний разговор? Я уже рассказала вам все, что знаю.
– Нет-нет, это моя личная просьба. Я бы хотела поговорить с вами об искусстве. Я же правильно прочитала, вы учились в Жургенева на искусствоведа?
– Да, было дело, – в ее голосе был смех и совсем немного тревоги, – хорошо, сегодня я свободна после обеда, если хотите, можем встретиться в каком-нибудь кафе.
– Приеду куда скажете.
«Какое-нибудь кафе» оказалось претенциозным заведением недалеко от театра оперы и балета. Томи ненавидела такие всей душой за их красоту и отсутствие уюта.
Но Алине это место почему-то подходило. Она так же красиво, как вчера, расположилась на стуле и выжидательно посмотрела на Томи:
– Я вся внимание.
– Алина, у меня есть вопрос по истории искусств. Я готова заплатить за вашу консультацию.
– Увольте, я помогу вам просто так. Если моих знаний хватит, конечно.
– Отлично, – она набрала в легкие побольше воздуха, – меня интересует один жест, который встречается на многих изображениях, в основном религиозных, либо мифологических, до шестнадцатого века. Это захват запястья.
Алина едва заметно вздрогнула.
– Да, я понимаю, о чем вы. У вас есть конкретный вопрос по этой теме или вы хотите получить общую справку?
– Конкретный вопрос. Какое значение у этого жеста?
– Значений несколько. Это больше связано с ранним христианством, например, на древних иконах Воскресения Христос ведет Адама, взяв его за запястье; такой же жест присутствует на многих изображениях чудес Христа, допустим, на мозаике VI века в Монреале или в Синопском Евангелие, которое хранится в Парижской библиотеке. Согласно исследованиям Туринской плащаницы, во время казни Иисусу вбивали гвозди не в ладони, а в запястья. Многие исследователи сходятся в том, что этот жест используется в тех изображениях, где речь идет о взаимоотношениях Бога и человека.
– А вы как думаете?
– Что? – Алина сбилась, посмотрела на Томи непонимающе.
– Каково ваше мнение? Что означает этот жест?
– О Боже, кто станет меня слушать…
– Я слушаю вас сейчас, – Томи старалась говорить ровно и спокойно, даже доброжелательно, – меня правда интересует ваше мнение.
– Хорошо, – Алина вздохнула, – я согласна с большинством, это жест «десницы Божьей», «dextera Dei» по латыни. Он символизирует спасение, где-то даже вознесение, например, на Бамбергском авории. Понимаете…
– А я читала о другом, – Томи, которая знать не знала значение слова «аворий», мысленно попросила покойную бабушку-искусствоведа помочь ей, – в шумерском и аккадском искусстве этот жест используется в сценах, где жрецы ведут избранных к божествам, которым они будут принесены в жертву. В искусстве Древнего Египта так держат сопровождаемых на суд в загробном мире Анубис и Хор. И в древнегреческих сюжетах он встречается, например, когда сирена увлекает за собой своих жертв и убивает. Если не ошибаюсь, такое изображение представлено в Берлинском музее. Так за что вы их убили, Алина?
Она не испугалась. Смотрела на Томи изучающе секунд десять, потом спросила:
– Вы записываете этот разговор?
– Нет. Можете проверить, обыскать меня, я не против.
– Спасибо, я вам верю. Чего вы хотите?
– Я хочу узнать, зачем вы это сделали и как. В принципе, многое мне удалось восстановить, но я не вижу смысла в таком символизме.
– Символизме? – она улыбнулась.
– Да, Алина, символизме. Ведь неслучайно в квартирах Дианы и Павла оказались букеты цветов, каждый из восьми гвоздик. Гвоздики – традиционно цветы смерти, плюс их четное количество в нашей постсоветской культуре понимается именно так. Красивый жест, интересно, все ли расшифровали ваше послание. Я не могла понять, что же меня так царапает на фотографиях с мест ваших преступлений, пока не раскрутила эту тему с захватом запястья. Потом все начало складываться. Когда я сопоставила временные точки в рассказах людей, которые окружали ваших жертв, стало ясно, что смерть всех троих связана с тем, что произошло год назад. А год назад вы с Павлом расстались, причем было много негатива. Вас даже обвиняли в сталкерстве.
Алина заулыбалась так, словно Томи сказала что-то очень смешное или приятное.
– Год назад Диана вдруг похорошела, даже, по признанию некоторых ее однокурсников, стала настоящей красавицей. Впрочем, родители Павла не оценили. Они ведь всегда были от вас без ума, правда?
Она кивнула, немного погрустнев. Томи почему-то подумалось, что она была привязана к родителям Кузнецова больше, чем к своим.
– С этими двумя все понятно. Но что вам сделал Арман Болатович? Вы играете в шахматы?
Алина резко встала.
– Мне было очень интересно, Томирис, спасибо. Я немного ограничена по времени, поэтому должна вас оставить.
– Шахматы, – удовлетворенно протянула Томи, – вот оно что. Садитесь, Алина, поверьте, у меня есть чем вас утопить. Доведение до самоубийства вы точно получите. Правда, там срок небольшой, можно и условно выхлопотать, если будете плакать убедительно. Почему-то мне кажется, что вы это умеете.
– И чем же вы собрались меня топить? – она издевательски усмехнулась, но вернулась на свое место.
– Подождите немного, я расскажу вам. Взамен, надеюсь, вы заполните незначительные пробелы в моем рассказе. Итак, в квартире Армана Болатовича не было гвоздик или других цветов. Я думаю, он их выкинул сразу после того, как ему их доставили. Люди, которые выбирают чистый хайтек в интерьере, обычно не любят все романтическое. Меня заинтересовало еще кое-что. Все места преступлений были какими-то безликими. Вот тут живет человек, но ничего, кроме его телефона, одежды и ноутбука, здесь нет. А если чего-то не хватает, можно предположить, что оно было, но его кто-то забрал. Что вы забрали из их квартир, скажите? Это были просто трофеи или что-то очень важное для вас?
Алина продолжала улыбаться, но ее улыбка как будто замораживалась, медленно превращаясь в оскал.
– Хорошо, вернемся к этому позже. Самый главный вопрос: как вы заставили их покончить с собой? Мы не нашли никаких признаков насилия, кроме следов вашей левой руки на их правых запястьях. А ведь вы левша, правда, Алина? Наш разговор в отделе был не под запись, вам не нужно было нигде расписываться, но я наблюдала за вами, пока Дима вас опрашивал, ваша левая рука куда активнее правой.
Томи сделала паузу и выпила воды. Она подбиралась к самому важному.
– Возможно, вы не знаете, но в наше время можно докопаться до чего угодно, если оно было совершено в интернете. У нашего отдела пока нет таких возможностей, но я попросила знакомых ребят из управления пробить ваши покупки за год. Вы действительно проходили обучение в двух школах психологического направления – как вы говорили, прорабатывали обиды – но, когда мы копнули поглубже, оказалось, что вы в течение восьми месяцев изучали гипноз.
Алина не двигалась. Только ее узкие глаза невероятной красоты оставались живыми, светясь каким-то странным светом.
– Я почитала о гипнозе, так, в порядке общего образования. Оказывается, очень трудно заставить человека причинить себе вред, даже если гипнотизер сильный. Но есть одна лазейка. Можно убедить человека, что внизу море, в котором он давно хотел поплавать, или что таблетки, которые он глотает, это какая-нибудь биологически активная добавка к пище, например, спирулина. Я сама ее пью иногда, двадцать таблеток надо за один раз принять, ужас какой-то. А что вы внушили Диане? Попросили достать ожерелье с люстры и надеть его себе на шею? Потом аккуратно вышибли стул из-под нее, так, будто она сама это сделала? И держали за запястье, пока она дергалась в петле? За что? За то, что они с Павлом стали встречаться? Это же просто какой-то дешевый любовный роман!
– Ну хватит! – Пак встала, – было очень интересно, но ваши бесконечные обвинения…
У Томи зазвонил телефон. Она посмотрела на экран, вздохнула с облегчением и приняла вызов.
– Есть? Спасибо! Алина, вам придется меня дослушать, – сказала она, нажав на кнопку отбоя, – только что мои коллеги провели обыск в квартире, которую вы снимаете в городе, и обнаружили фотографии и предположительно личные вещи Дианы Бахтияровой, Павла Кузнецова и Армана Калымбетова.
Алина упала обратно на стул, ее лицо стало мертвенно бледным.
– Ответьте, пожалуйста, – Томи наклонилась к ней, – за что вы их убили?
Глаза Пак начали закатываться, и ее тело обмякло.
***
Никто и никогда не дарил мне столько радости, сколько этот самодовольный дурак. Павел был для меня сначала игрушкой, потом любимой игрушкой, а потом я влюбилась. Иногда мне казалось, что кислород вокруг меня заканчивается, если я не слышу его голос больше нескольких часов. Я чувствовала, что он испытывает то же самое.
Алекс всегда был с нами, точнее, со мной. Бедный маленький Алекс, влюбленный в меня с детского сада, готовый ради меня на все. Я все таки не стала просить его помогать мне убивать. Мне кажется, его бы это сломало окончательно.
Мы были счастливы, двое влюбленных и их друг, как в романтических романах прекрасной эпохи. Точнее, двое из нас действительно были счастливы, а третий просто был рад быть рядом.
Как все изменилось, когда любимый преподаватель Павла попросил познакомить его с нами! Все эти интеллектуальные игры, головоломки, которые он нам показывал, поведенческие эксперименты над ничего не подозревающими людьми – это было очень интересно, будоражаще. Удивительно, что он не умел играть в шахматы, я так ему и сказала. Алекс сразу ушел, хотя Арман его и не держал.
А потом он привел Диану. Сраную замухрышку, которую он определил на роль копии. Я не сразу поняла, что он задумал. Только когда он начал переделывать ее под меня, присваивая ей не только мою внешность, стиль в одежде, манеру двигаться, но и мои мысли. Он как будто заживо сдирал с меня кожу и грубо, неаккуратно наклеивал на нее, поверх ее собственной. Эта дура, похоже, так и не поняла, что с ней сделали. А до меня дошло слишком поздно. Только когда эксперименты с физическим «притяжением» и «энергетическими слепками» стали приводить меня в состояние глубокого оцепенения, которое могло длиться несколько дней.
Я попыталась вырваться из этой мини-секты, и мне это почти удалось, но я обнаружила, что Павел уже увяз. А еще он больше не смотрел на меня как раньше. В его глазах я увидела обритое на голову, вымазанное в дегте и вывалянное в перьях существо, без имени, без души и без той красоты, которая была во мне раньше. Это существо жило во всех зеркалах, на которые падал мой взгляд, на протяжении мучительных месяцев, пока я пыталась восстановиться. И отвращение, которое теперь испытывал ко мне Павел, впиталось в мою кожу и воняло. Этот нестерпимый смрад в теплом воздухе весны был так отвратителен, что я решила покончить с собой.
Они забрали у меня самое главное. Меня. И больше не было смысла существовать той пустой оболочке, которая осталась от меня прежней.
Алекс, как всегда, оказался рядом. Через его любовь я наполнилась, пришла в себя и приняла решение: я не буду сводить счеты с жизнью. Вместо меня это сделают моя копия, кукловод и предатель.
Я ни о чем не жалею. Мне удалось уберечь Алекса от темноты, из которой, как мне казалось, я выбралась. Мне удалось спасти хотя бы одну душу.
***
Июнь в этом году оказался прохладным. Дима был очень недоволен, потому что накрылись его планы на пикники с новой девушкой, а Томи было хорошо. Она любила прохладу, а жара приводила ее в уныние.
Сегодня после работы они решили прогуляться. Нашумевшее «дело трех самоубийц» подходило к своему завершению, все улики и документы они передали в суд и ожидали его решения.
– Как ты думаешь, надолго ее упекут? – Дима немного грустил из-за Алины, и Томи ему сочувствовала. Не каждый день девушка мечты оказывается убийцей.
– Я думаю, нет, если она все-таки расскажет, за что она их так. Не знаю почему, но мне кажется, там какая-то чудовищная история.
Они помолчали.
– А с обыском ты хорошо придумала, – в который раз вспомнил Дима.
Томи решила снова рассказать, как она додумалась до идеи с обыском. Была у них такая традиция, по нескольку раз вспоминать и проговаривать удачные решения и маневры.
– Да я просто решила узнать, в чьей собственности находится квартира, в которой она живет. Оказалось, что она снимает. Родители вместе с ней переехали год назад в Европу. Там уже проще простого, вызвонить владельца, рассказать о возможных последствиях, и получите ключи с разрешением, распишитесь.
– Да, хорошая идея, Томи, ты молодец.
– Спасибо. Ты есть хочешь? Я бы сейчас пельменей умяла порции две.
– О, а я бургер хочу, с вишней!
– Вечно ты со своими бургерами. Скоро окончательно в свина превратишься.
– Не в свина, а в кабана.
– Одно и то же.
– Мне можно, я в полиции работаю.
– Так, не надо, у нас все стройные и кудрявые в отделе…
Они шли, шутливо переругиваясь, не замечая, что начинается дождь. Где-то далеко узкоглазая красавица мерила шагами небольшую камеру, а ее верный друг собирал вещи для передачи. Он искренне надеялся, что все закончится хорошо.
Алматы, февраль 2024.
