Авантитул
«ложишься на рассвете, встаешь на закате, попусту болтаешься по комнате, смотришь в окно. британское солнце середины января садится в три часа дня, так что достается на нашу долю разве что клочок серого света, иссеченный мелкими, незрелыми каплями дождя, или алая болезненная заря, ничего не предвещающая, кроме быстро навалившейся тьмы, разве что отблески утренних разговоров с игривым солнцем».
цвета остаются послушными.
полупрозрачные, все еще сохраняющие каплю пигмента изнутри, позволяющие мне видеть ровно столько, сколько необходимо для удовлетворения. как голубой сочетается с серым, прекрасно сочетаясь с мелодией, символизирующей меланхолию. я вижу осколки радуги в своей комнате через калейдоскоп, который стоит около моей кровати, солнечные лучи общаются со мной, используя наш общий язык, говоря цветами, говоря тенями, думая образами. с каждым шагом я чувствую, как груз спадает с моих плеч с каждым движением вперед, в тот момент, когда я отступаю назад, вес возвращается снова. забавно, когда вес возвращается на плечи, он намного тяжелее, чем раньше — до момента его снятия.
я смотрю на свои руки.
как они опускаются, мне трудно отличить материю, что такое земля, что такое я, что заставляет меня стоять выше, чем быть частью этого. почему я под небом. почему я над землей. почему я посередине, в стороне. я чувствую себя бессмысленным, хотя смысл иногда приходит с болью. следовательно, боль, которую я чувствую, может превратиться в нечто большее, грандиознее, чем небо надо мной, сильнее, чем земля. внутри меня, под морем.
я начинаю жить.
руками, пахнущими апрелем, перебираю свои слова как бусинки упавшие с нити ожерелья, упираясь с силой в оконную раму. за спиной грубая стена говорит о благородном несовершенстве формы. как жестоко вырублено дерево. мне жалко песок из которого сделано мое окно. мне жалко окно на которое я опираюсь. мне жалко здание в котором я живу, какое неимоверное множество таких как я оно удерживает. и помрачился сидящий на оконной раме, на подоконнике.
я подумал, что оно и к лучшему. близость с миром будит во мне особое отношение к внешнему, как к ребенку, держу его за руку, его лицо в обеих ладонях. воображая, что между нашими лицами, влюбленными, между сплетенными телами и руками действительно, возможно, помещается Бог.
я задумался, что
мы бы знали, что заслуживаем любви не из-за того, насколько мы совершенны и безупречны, а из-за того, насколько сломанными и отчаянными мы являемся. мы поняли бы, что самый благородный вид любви проистекает из сочувствия к тому, что слабо и уродливо, а не из восхищения тем, что безупречно и безмятежно. например, мы бы скромно относились к нашей способности надежно любить себя.
мы бы знали, что в течение многих лет эволюции, нас поразила хроническая болезнь, и что ее нельзя победить за несколько недель или месяцев. мы были бы особенно осторожны со средствами массовой информации, ложными друзьями, переполненными дневниками и неправильными профессиональными амбициями. но мы также знали бы, что нападки ненависти к себе неизбежны, и не корили бы себя за них слишком строго в моменты их происхождения. не было бы необходимости ненавидеть себя за то, что иногда ненавидим себя.
я держу это мягкое облако в своих ладонях, которое безусловно меня любит, словно я его единственное создание, хоть и в одном стеклянном блоке таких как я около тысячи. каков источник столь безупречной любви, после церкви я мало что осознал. церковь мне многое пыталась сказать, а я помалкивая, машинально читал молитву на древнерусском с листа бумаги возведенным около иконы.
«Моли, святителю Христов Николае, Христа Бога нашего, да подаст нам мирное житие и оставление грехов, душам же нашим спасение и велию милость, ныне и присно и во веки веков…»
я молился и просил сам не зная чего, надеясь на непонятно что, в итоге провел эти полчаса в полной тишине разума, осталась сладкая вера и ни единого желания. я понял, что не о чем мне больше просить. я благодарил за то, что уже есть, благодарил за то, что будет, и за то, что было.
его глаза окутали меня мерцающим теплом, исходящими бликами из золотой его короны, руками сложенными в лад. я представил, как я, будучи ребенком, лежал в его ладонях размером не больше чем бусина, и как его пронзительный свет окутал меня с солнечного сплетения по самые пяты.
я вырос.
я больше не влажу в его ладони, но держу его в своих. в моменты света и веры, я представляю мир как маленького ребенка, и изо всех сил стараюсь не забывать о том, что нужно с ним играть и смеяться, купаться в его солнечных лучах, и благодарить за то, что он вечный, а я смертен, что он есть и будет, даже когда я вернусь в форму маленькой бусины.
стоит примириться со своим детством, подумал я держа свечу в руках. истина обо мне превосходит мое существование.
она растянута как узелок с бельем, от стенки до стенки, в тесной комнате веревка да одежда, мое тихое неторопливое желание, оставаться ребенком. пускай мое терпкое воспоминание выговорится за себя, собираю свои осколки каникул без отца, вокруг пустота, которую бережно заполнили мои тети и дяди, дедушки и прадедушки, приторный привкус новогодних конфет и запах свежевыстиранного белья.
